Алхимики

В этот день старая экономка до поздней ночи просидела у белокурой Эльзы. Ганна в подробностях узнала о происшествии на ярмарке и теперь, не переводя духа, сообщала все своей любимице, прибавляя еще кое-что от себя.

— …А какой он воспитанный и деликатный! Подумай, Эльза, когда я постелила ему постель и принесла воды для питья, он сказал: «Спасибо, фрейлейн Ганна». Прежний помощник звал меня просто «Ганна», и ничего подобного я от него никогда не слыхала. Поверь мне, Эльза, новый помощник не простой человек. Он — благородного происхождения.

Эльза сделала большие глаза.

— Моя мать, царство ей небесное, — продолжала Ганна, — однажды рассказала мне историю об одном садовнике, имевшем красавицу-дочку. Пришел как-то молодой человек и нанялся к ним слугой, — подробностей я уж не помню — ну, одним словом, он оказался сыном короля, женился на девушке, и она сделалась королевой. Помяни мои слова, Эльза, — если наш молодой помощник и не принц, то за ним во всяком случае что-то скрывается…

Эльза рассмеялась; старая Ганна поцеловала свою любимицу и вышла из горницы. Девушка зарылась в пуховые перины, и очень скоро ей уже снился маленький висельник.

А в подвальном помещении Фриц Гедерих спал без снов так крепко и сладко, как спалось ему лишь много лет тому назад, когда любящая мать каждый вечер взбивала на ночь его подушки.

Глава IV В АПТЕКЕ ЗОЛОТОГО ЛЬВА

Пришла осень. Лиственные деревья, которые летом упорно защищали от налетов ветра свое зеленое убранство, устали, ослабели и уступили свои пожелтевшие листья царственному Борею, который разметал их по всем направлениям. Ласточки устраивали большие народные собрания на крыше Львиной аптеки и держали совет о дне отлета. Ворон Яков прохаживался по лестнице и презрительно наблюдал за ласточками. «Оборванцы, оборванцы, — говорил он и прибавлял на вороньем языке: — оставались бы здесь и честно зарабатывали бы себе кусок хлеба на прочном месте, как это делаю я».

Нечто подобное думал и Фриц Гедерих. У него было такое состояние духа, будто его пробудили от дурного сна. Он усердно исполнял свои обязанности, и звон ступки и треск пламени под колбами и тиглями звучали для него, как тихий звук любимой колыбельной песни о черной и белой овечке.

Отбыв наказание, доктор Рапонтико поспешно уехал из города со своим скоморохом, не причинив никакого вреда Фрицу Гедериху, хотя и бакалавр и его теперешний принципал ожидали от него какого-нибудь злостного выступления.

Фриц очень скоро освоился со своей новой деятельностью, и господин Томазиус не мог нарадоваться на своего помощника. Первое время он строго наблюдал за ним; когда же убедился, что молодой человек знает свое дело, он доверил ему всю аптеку, а сам заглядывал в нее всего на час или на два. Кроме лаборатории, предоставленной Фрицу Гедериху, господин Томазиус имел еще вторую, где он работал один. Дверь этой лаборатории была всегда накрепко заперта, и никто, кроме самого аптекаря, не смел переступать ее порога. Иногда господин Томазиус несколько дней безвыходно работал в этой таинственной комнате, и старая Ганна подавала ему пищу через особое окно.

Старая экономка покровительствовала новому помощнику с того самого дня, когда аптекарь привел его в дом. Первое время она с напряжением ждала, что вот-вот он сбросит маску и превратится в золотого принца. Но, так как ничего подобного не происходило и Фриц Гедерих ничем другим, кроме доверенных ему ящиков и сосудов, не интересовался, то в глазах Ганны он потерял большую часть своего ореола, сохранив, однако, все ее расположение. Впрочем, это проявлялось покуда лишь в том, что она тотчас же пришивала ему каждую отлетевшую пуговицу и старательно гофрировала щипцами его манишки и манжеты.

С Эльзой бакалавр виделся только за обедом. Господин Томазиус сидел в верхнем конце стола, справа от него — Эльза, по левую руку — магистр Ксиландер, а рядом с ним Фриц Гедерих. Последний большею частью ел молча, так как разговор за столом касался обычно таких вещей, которые ему были чужды.

С Эльзой он еще не говорил ни слова, только иногда показывал ей время на своих часах, за что она благодарила его легким кивком головы. «Она высокомерна», — думал Фриц. «Он — чурбан», — думала Эльза. Что касается магистра Ксиландера, то первое время он был очень сдержан по отношению к новому человеку в доме; когда же он узнал от аптекаря, что это человек образованный и даже бакалавр, то постарался сблизиться с ним и нашел, что это человек, с которым можно серьезно поговорить. Хотя магистр чувствовал себя недурно в доме аптекаря, все же чего-то в такой жизни ему недоставало, и этот пробел он надеялся заполнить разговорами с бакалавром.

Господин Иероним Ксиландер был, как мы знаем, учителем в Финкенбургском лицее и добросовестно исполнял свои обязанности. Однако он видел в преподавательской деятельности не свое истинное призвание, а лишь источник дохода, и втайне мечтал о другом.