Алхимики (СИ)

Восстав из мертвых, он покинул свой замок в глухом местечке Рикстел, однако до своей епархии не добрался, обосновавшись покамест в княжестве Шиме. Там к нему вернулось прежнее здоровье. Бледные щеки вновь округлились и разрумянились, а стать и дородство священнического тела вызывали негодование иных постников.

Герцогиня Маргарита, с коей Якоба де Круа связывала давняя дружба, выразила желание видеть его у себя, дабы ее внук, наследник Бургундский, получил от епископа духовное напутствие.

В шелковой сутане, в плаще, подбитом горностаем, с филигранным распятьем на жирной груди, то верхом на испанском жеребце, то в носилках с парчовыми занавесями, ехал епископ по земле Брабантской. А за ним под надежной охраной длинной вереницей следовали повозки с мебелью и посудой, книгами и церковной утварью, одеждой и припасами.

И нищих, попрошайничавших у дороги, и крестьян, сбегавшихся поглазеть на этакое зрелище, епископ от души благословлял унизанной перстнями, пухлой холеной рукой.

В Хеверле его появление наделало большого шуму.

Едва Ренье вошел в замок, как у него зарябило в глазах и запело в брюхе. Замковый двор весь был забит лошадьми и мулами, возками и телегами. Между ними толкались люди, грызлись и лаяли собаки, с заполошным кудахтаньем метались растрепанные куры. Двор был похож на котел с кипящей похлебкой — от неутихающей сутолоки над ним поднимался пар, в котором крепкий дух людского и лошадиного пота смешивался с запахом навоза, жареной рыбы, острых соусов и сладких пшеничных пирожков.

Внезапно пикардийца охватило беспричинное веселье, и он рассмеялся. В глубине души Ренье был доволен тем, что оставил Лёвен и явился сюда, и даже суета в замке пришлась ему по вкусу. От утомленного пажа он узнал, что прямо с дороги епископ пожелал принять ванну, а потому до обеда нечего и думать о том, чтобы узреть его преосвященство. Тогда пикардиец решил, что будет добрым делом и ему немного подкрепиться, и повернул в сторону кухни. Путь туда преграждала грозная фигура епископского эконома; его свирепое лицо, а пуще того — тяжелая связка ключей, зажатая кулаке на манер шестопера, вынуждали страждущих благоразумно держаться в отдалении.

Поразмыслив, пикардиец решил, что коли дьявол сумел пролезть в райские кущи, то и людям не составит труда последовать его примеру. Ренье припомнилась лазейка на огороде, из которого при известной ловкости можно было попасть на закрытый кухонный двор. В прошлом пикардиец не раз хаживал этой дорогой, и теперь ноги сами понесли его мимо хозяйственных построек из серо-желтого ноздреватого известняка, лепившихся друг к другу, как соты в улье. Он перепрыгнул через канаву, распугав копошившихся тут же поросят, и оказался на месте. Дверь, ведущая в кухонный двор, была распахнута, из проема струился горячий, насыщенный ароматами воздух.

Словно хорь в курятник, Ренье скользнул внутрь.

Вдруг над его головой распахнулось окно женских покоев, и нежные звуки лютни вплелись в крики и шум, шипение огня и грохот сковородок. Женский голос пел:

Как же чудно предаться страсти, желанный мой!
Нет, других занятий мне и не надо,
В этой жизни для нас одна лишь отрада —
Это страсть, что бог внушил нам с тобой.

Если б только век не вставать с простыней

И ласкать друг дружку так, чтобы дух из тела!
Я бы жизнь отдала ради такого дела,
Церковных причастий услада сия милей.

Ренье остановился. Между тем кухарка при виде незваного гостя выскочила наружу и бросилась к нему, размахивая пучком душистых трав. Первый удар пришелся пикардийцу по спине, от второго он увернулся и быстро вскарабкался вверх по увитой плющом ограде.

— Бездельник, проходимец, еретик проклятый! — прокричала снизу кухарка. — Сунься сюда еще раз — получишь кипятка и до смерти проходишь с обваренной рожей!

Но Ренье засмеялся. Не слушая ее воплей, он сел на ограду верхом, надвинул шляпу на нос и запел хриплым голосом:

Пусть священник в церкви гнусавит молитвы,
Я свои полки поведу в сраженье!
Ничего нет прекраснее этой битвы,
Слаще победы в ней может стать пораженье.

Меньше слов — пушка к бою готова,

Буду палить из нее снова и снова.

Лютня смолкла, и в окне показалось румяное женское личико, а за ним — еще одно.

— Что за трубач трубит атаку в этих стенах? — спросила первая, красивая молодая дама в малиновом платье, белокурая и свежая, как наливное яблоко, с темными живыми глазами, в которых искрился смех.