Алхимики

— Э, да ты не слышишь вовсе! Говорю же, слухи дошли до епископа, и он прислал дознавателя из инквизиционного трибунала, чтобы расследовать дело со всей тщательностью. А тот уже крутит носом, и его приспешники ходят вокруг Черного дома, как коты вокруг мышиной норы. Не бойся, Хендрика Зварта не тронут — за ним стеной встанет бюргерское сословие; к тому же его хорошо знают, но ты и я — чужаки здесь. Местный судья меня невзлюбил, и общинная тюрьма будет похуже крысиной норы. Нет, говорю, надо уходить, пока не поздно! У нас есть еще время — сегодня и завтра они ничего не смогут сделать; но потом объявят Tempus gratiae[23] — и тогда нам с тобой лучше быть ближе к Льежу, чем к костру или веревке.

— Складно изрекаешь, брат Ренье! — насмешливо произнес школяр. — Но я-то тебя знаю: твои глаза светятся, как у кошки, брови — толще моего пальца, руки ты прячешь… Что ты опять натворил?

Вспыхнув, пикардиец отступил на шаг и пригнул голову:

— Брат Андреас, ты не священник, чтобы принимать мою исповедь. Я сказал достаточно. Если любовь окончательно не лишила тебя разума, ты последуешь моему совету, и нынче же мы покинем Ланде. А нет — пусть Господь хранит твою глупую голову!

— Однажды ты заставил меня уйти, поманив женщиной, как приманкой! — выкрикнул школяр.

— Я лишь передал тебе ее слова.

— Слова лжи и притворства! Они смердели у тебя на языке, а я и вправду был так глуп, что не учуял обмана…

— Коли ты был обманут ею, — едва сдерживаясь, произнес Ренье, — причем здесь я?

Андреас смертельно побледнел, его глаза сверкнули. Он яростно стиснул посох, направив один концом на приятеля — рука у него дрожала.

— Поистине вы с ней стоите друг друга. Женщина трещит, как сорока; ты шипишь, как змея. У обоих не языки, а ядовитые жала. Но я не стану верить ни ей, ни тебе! Никому, никому больше не верю!

— Опомнись! — крикнул Ренье. — Как можешь ты говорить такое мне, своему брату?!

Они стояли друг против друга, задыхаясь от гнева, словно два пса, изготовившиеся к поединку — тяжеловесный мастиф против изящной легавой. Им случалось схватываться и раньше, но теперь ни один не решался поднять руку на другого; первый же удар расколол бы их дружбу, как ореховую скорлупу, и ни пикардиец, ни его товарищ не знали, что окажется под ней — твердое ядрышко или пустота. И оба оставались недвижимы, смутно ощущая, что перешагнули рубеж, за который не будет возврата.

Среди шума и беспрестанного движения две фигуры пугали своей неподвижностью. Вокруг них стал собираться народ.

Ренье опомнился первым.

— Вот что, — тихо сказал он Андреасу, — не станем расписывать друг другу рожи на потеху зевакам. Дождемся удобного случая. Теперь же ступай с миром, брат мой, я тебя не трону.

— А ты иди к черту, — ответил школяр, поворачиваясь к нему спиной.

— На закате я буду ждать тебя у городской заставы, — произнес пикардиец вдогонку, но Андреас уже скрылся в толпе.

XVII

В полдень зазвонил колокол, молчавший два дня, и горожане потянулись в церковь.

Возбуждение, охватившее прихожан, достигло пика. При виде священника, входящего в храм с пасхалом в руках, многие падали на колени и, заливаясь слезами, раздирали на себе одежды; иные кричали «Огонь! Огонь!» и теряли сознание. Ни один не оставался спокойным: люди рвались к алтарю, как к райским вратам, каждый желал раньше другого зажечь пасхальную свечу. Порядок и благочиние были позабыты, в проходах образовалась давка.

Отцы города со стыдом глядели на это непотребство, а приезжий дознаватель, словно летучая мышь, держался в тени.

А Андреас в одиночестве бродил по Ланде.

Подул сильный ветер, предвестник грозы, но солнце продолжало тревожно светить с небес. Улицы, залитые белесым светом, казались выцветшими и пыльными. Огромные тучи сора перекатывались по ним, а над крышами, пронзительно крича, металась воронья стая.

Ветер сбивал школяра с ног, трепал его мантию, не давал ему поднять глаза.

Временами Андреасу чудилось, будто он ослеп и оглох; и тогда школяр останавливался в растерянности, не узнавая знакомые места. Вдруг он увидел светлую женскую фигуру, которая манила его за собой. Сердце Андреаса забилось чаще, он ускорил шаг, но видение все двигалось впереди, то подпуская его ближе, то вновь удаляясь. Он почти догнал ее, и тут она снова ускользнула. Так они почти дошли до церкви, и тогда школяр прыгнул вперед, хватая ее за полу плаща. Она откинула капюшон и улыбнулась знакомой манящей улыбкой. Это была Барбара.

У Андреаса закружилась голова. Он хотел заговорить с ней, но она закрыла ему рот надушенной мускусом ручкой; потом, нежно поцеловав его, шепнула «До вечера…» и скрылась за дверями церкви.

Андреас вошел следом.