Алкоголизм – не приговор. Выход есть. Я счастлив, что я бросил пить

Помню, я подошел к воротам двадцать четвертой больницы, к приемному отделению, там, за Пушкинской площадью, на Петровском бульваре, и думаю: вот выпью, а там будь что будет. Будет плохо – позвоню в приемное отделение, чтобы они меня тут же реанимировали. Выпил – ничего, даже очень хорошо. И тогда я понял, что это туфта, все эти «торпеды». После этого мне их кололи, я спокойно расписывался, потому что понимал: утром мне вколют «торпеду», выпишут из больницы, а вечером я опять напьюсь.

Были такие случаи, что мы с отцом ездили кодироваться. Врач меня закодировал, что-то там такое поделал, и мы с отцом, как сейчас помню, едем на метро, проезжаем мимо площади Свердлова. Я говорю: «Пап, ты знаешь, мне нужно заехать на работу, у меня там документы лежат в Оружейной палате». Он говорит: «Ну давай, только сразу потом домой приезжай». Я еду на работу, занимаю пятнадцать рублей на бутылку коньяка и приезжаю к вечеру того же дня, когда меня закодировали, в совершенно невменяемом состоянии. Это о том, как работают традиционные методы лечения.

– Неужели даже на несколько дней не действовало?

– Даже на несколько часов… Так вот, эта моя сотрудница говорит: «Если хочешь, давай тебя определим в этот центр». А я себя в этой больнице настолько уже некомфортно ощущал! «Ну давай», – говорю.

И мы с отцом приехали в центр «Рекавери». Он находился на Академической и к тому времени еще даже не открылся. Открылся он официально двенадцатого ноября девяностого года, а меня положили четвертого ноября, за неделю до открытия. Я был пациентом номер три.

– А там что, укладывают, как в больницу?

– Срок лечения для алкоголиков был определен в двадцать восемь дней. Стационарно. Там нужно было находиться в течение двадцати восьми дней – это для алкоголиков, которые лечатся по программе «двенадцать шагов». Как я сказал, я был пациентом номер три этого центра, и они, еще даже не набрав полностью пациентов, начали с нами работать.

Я хочу рассказать еще об одном моменте, вспоминая который мне до сих пор очень трудно сдержать свои эмоции. Это – как некое такое мое обращение к алкоголикам. Потому что алкоголик, когда пьет, думает, что весь мир – друзья и те, с кем он пьет, – это лучшие друзья, которые в любой момент придут на помощь. Так вот, по себе могу сказать, что в этой ситуации, когда ты оказываешься без денег, без работы, практически раздетым и так далее, ты становишься ненужным никому абсолютно. Ни своим близким друзьям так называемым, то есть это не друзья, это всего лишь собутыльники. Ты остаешься один на один с собой, и единственные люди, которые тебя не предают и верят в тебя до последнего, – это родители. С женами у меня не сложилось. Просто по натуре я одиночка.

Когда меня отец привез в этот центр, он рассчитывал на то, что, если по знакомству, а я вроде бы шел по блату, меня положат туда бесплатно. Но когда ему назвали цену в полторы тысячи долларов, а по тем временам это была немыслимая сумма, отец растерялся и говорит: «Вы знаете, я позвоню своей жене». Он позвонил матери, и я слышал, как мать сказала: «Ну что ж, снимем с книжки, что на похороны отложили, может быть, хоть это ему поможет». Я хочу сказать, что мне по сей день тяжело вспоминать тот момент, потому что это тот самый момент, который для меня совершенно четко выявил, как лакмусовая бумажка, что алкоголики остаются одни, и родители – вот единственные люди, которые до конца верят, и верят в то, что эти их дети не плохие, а больные, и готовы хвататься за каждую соломинку, и отдать свои «гробовые», которые были отложены, я знаю, с каким трудом. Вы помните те времена, дефолты всякие. И отец поехал, снял с книжки эти деньги, и так я оказался в этом центре.

С этого началось мое выздоровление в ноябре девяностого года. Последний раз я выпил тридцатого октября девяностого года – нужно помнить свою последнюю рюмку! Четвертого ноября я оказался там, и вот в этом году будет девятнадцать лет, как я не пью, оставаясь при этом алкоголиком.

– А почему это все-таки болезнь, непонятно. Юра говорит, что это расстройство.