Альковные секреты шеф-поваров

Сэнди Каннингам-Блайт улыбнулся им тепло и открыто, как пожилой фермер, наконец дождавшийся гостей. Это был кряжистый небритый горбун с обширной плешью, обрамленной грязно-серыми патлами. Немногие уцелевшие зубы поржавели от никотина, а из черных дыр между ними сочилась густая пьяная вонь. Рубаха была измята, защитного цвета куртка мешковата, позорные брюки заправлены в старые ботинки и замурзаны до черноты. Он был явно из тех людей, что ощущают себя тем комфортнее, чем сильнее отвращение окружающих. Но гвоздем композиции было, конечно, лицо, тут бармен не солгал. Как говорится, отмечено печатью порока, думал Скиннер, разглядывая чудовищные рытвины и морщины. Старик между тем не сводил липких глаз с Шеннон.

– Давай, красавица, садись поближе, – позвал он с бесстыжей ухмылкой.

Шеннон фыркнула и отвернулась. Старик протянул руку, тронул ее за плечо:

– Зовут-то как?

Она жалобно посмотрела на Скиннера, словно говоря: давай пересядем! Затем с каменной вежливостью бросила через плечо:

– Шеннон.

Скиннер подвинулся вместе со стулом, чтобы образовать кружок; его подруга тоже вынуждена была повернуться.

– Великая река родной Ирландии, – мечтательно промямлил забулдыга, пустив слюну на подбородок. И процитировал: – «Уж не слышать ему, как чайка кричит над бурливой волной Шеннона…»[11] Твоя семья с Изумрудного острова?

– Ирландия не при делах. Отец в рокабилли играл, обожал песни Дела Шеннона. Назвал меня в его честь, – объяснила она сквозь зубы.

Сэнди Каннингам-Блайт был разочарован: плечи повисли, из груди вырвался ароматный вздох. Затем глаза его ожили.

– А где твой дом, прекрасная беглянка?

– В Медоубруке, – ответила Шеннон, слегка оттаяв. В конце концов, он был всего лишь безобидным хроником.

Скиннер между тем не спускал жадного взгляда с Сэнди Каннингам-Блайта.

Полная развалина, конечно. Но шестидесяти еще нет. Вполне мог мою матушку огулять двадцать четыре года назад. Явная склонность к алкоголизму. И до сих пор хлещет как лошадь. Если это мой папаша – надеюсь, я унаследовал его выносливость.

– Меня Дэнни зовут. – Скиннер протянул руку, отметил крепкое пожатие – то ли человека, то ли алкоголя. – Необычное местечко, да? – Он обвел глазами бар.

– Было, было… – горько отозвался Каннингам-Блайт. – Раньше здесь собирались люди, – он поднял палец, – жадные до жизни! Ели, пили, обсуждали важные дела… А сейчас – просто пивнуха! Одна из многих.

– Ты сюда давно ходишь?

– Да уж изрядно! – Сэнди гордо выпучил глаза. – Было время, даже работал здесь.

– Барменом?

– Не-е… Боже упаси!

– В ресторане?

– Уже теплее, – ответил старик игриво.

– Ну… я вижу, ты творческий человек. С искрой в душе. Неужели шеф-поваром?

Каннингам-Блайт был в восторге.

– Ты прав, о проницательный юноша! – воскликнул он с такой неподдельной радостью, что Скиннер даже улыбнулся от смущения.

Каннингам-Блайту, казалось, только этого и не хватало: воодушевившись, он начал рассказ:

– Я ведь никогда кулинарии не учился. Просто любил готовить, удивлять друзей хитрыми рецептами… А начинал адвокатом, да! Подвизался на другой кухне, на юридической. – Он с омерзением кивнул в сторону Хай-стрит. – Ненавидел этот балаган всей душой. В конце концов решил, что в Эдинбурге и без меня хватает посредственных адвокатов. А вот хороших поваров – шиш, не найдешь!

Скиннер приметил, что Шеннон увлеклась разговором с соседней парочкой, и забросил пробный крючок:

– Интересно получается. Моя мать здесь официанткой работала в конце семидесятых.

Старик покачал головой:

– Сколько их сменилось… Не сосчитать.

– Ее ты должен помнить. Ярко-зеленая прическа. Она типа панковала… Вернее, не типа, а просто – панковала.

– А-а, конечно! Отлично помню. Заводная девчонка, – оживился старый повар. – Правда, сейчас уже, поди, не девчонка…

– Да уж, – задумчиво кивнул Скиннер.

Каннингам-Блайт вздохнул и вернулся к рассказу о старых добрых временах, о поварском прошлом. Большей частью это была нудная пьяная болтовня, но Скиннер прилежно слушал, стараясь войти в доверие к старику, обновляя ему пиво, не забывая и про себя.

Постепенно Каннингам-Блайт начал клевать носом; паузы делались все продолжительнее, речь бессвязнее, и, когда бармен объявил последний заказ, старик уже спал.

Шеннон повернулась к Скиннеру.

– Я – домой, – объявила она. И уточнила, делая поправку на поздний час и количество выпитого: – Одна.

– Не вопрос! – бодро откликнулся Скиннер. – Я вот… дедушку до такси провожу.

Шеннон была удивлена, если не сказать – разочарована, таким отсутствием напора, однако заботливость друга ее впечатлила.