Альковные секреты шеф-поваров

Стряхнув брезгливую складку со щеки, хирург назидательно произнес:

— Нам не дано знать, что ожидает за поворотом. Не теряй надежды, Брайан, не сдавайся!

Как только Рэймонд Бойс ушел, Кибби начал жарко мечтать о Люси, представляя зеленое платье, сползающую с плеча бретельку…

К черту гребаного Элдэра Клинтона и Элдэра Эллена с их гребаной брошюрой! Я тут умираю, блин! Умираю! Так и не потрахался ни разу… Надо было той старой ведьме засадить… Но лучше, конечно, не ведьме… а кой-кому другому…

Воспаленное воображение с болезненной яркостью рисовало сладкие картины: они с Люси вдвоем на горной тропе. На ней зеленое платье, туфли на высоком каблуке; за спиной тяжелый рюкзак. Надрывается, бедняжка…

Затхлую тишину больничной палаты порвал надсадный хриплый кашель — поперхнулся один из хроников.

Заткнись, старая сука! Заткнись и подохни! Здесь только я и Люси, на горной тропинке…

…устала, бедная. Пот по лицу так и бежит. А сволочь Хетэрхил…

Нет.

К черту Хетэрхила!

— Иди в жопу, Ангус! Прогуляйся за пригорок, заводной походник!

Кибби небрежно шевельнул рукой, и Ангус Хетэрхил покорно растаял на горизонте, как побитый пес. Люси тихо стояла рядом, по ее лицу катился пот.

— Третий лишний, а?— ухмыльнулся Кибби.

— Послушай, Брайан…— начала Люси.

— Или что? Ребята говорят, ты одного за другим обслуживаешь, как на конвейере. Так я не против! Вот кину палку — и зови остальных. Хетэрхила, жирного Джеральда… Всех зови! Ты же этого хочешь, да? Чтобы мужики в очереди стояли?

Ее глаза расширились, красные губы набухли. Кибби твердой рукой смахнул с ее плеч зеленые бретельки, которые находчивая фантазия надела поверх лямок рюкзака, и рванул платье вниз. Лифчика на ней не оказалось, голые груди хлынули наружу. Он смял их, навалился и ловко дал Люси подножку. Тяжелый рюкзак сослужил добрую службу — Люси упала навзничь на сырую траву. Длинные ноги взметнулись вверх, очень кстати задрав подол. Трусиков на ней тоже не оказалось.

— С веселой песней, с рюкзачком…— декламировал Кибби, расстегивая ширинку.— И раз, и два, и три…

А-а-а-а-ахх… о-о-охххх…

Густая сперма брызнула в пижаму, просочилась на больничную простыню.

Ну и хер с ней!

28. Общество анонимных алкоголиков

Одышливый привратник славянской породы, едва переставляя ноги, показывает мне комнату. Я открываю дверь. Подозрения вспыхивают с новой силой: напрасная затея, в этой дыре я и двух дней не протяну без выпивки и наркотиков. Клетушка три на три метра. Затертый ковер, пропахший кислым пивом. Комод с расхлябанными ящиками. Тощий матрас поскрипывает на ржавых от мочи пружинах.

Ну что ж, этот гнусный крысятник — самый дешевый мотель, который удалось найти. Зато расположен на Шестой улице, недалеко от Маркет-стрит — практически в центре города. Правда, вокруг одни ночлежки да винные лавочки.

Я ложусь — и тут же засыпаю. Снится разная суетливая дрянь: погоня за ушедшим автобусом, поиски туалета на вокзале, попытки прочесть спортивный раздел в газетах, написанных на диком диалекте…

Наутро жизнь выглядит веселее. Я встаю ни свет ни заря — прочь из блошатника!— и отправляюсь бродить по улицам Сан-Франциско. Навстречу попадаются одни алкаши, наркоманы да городские кретины: жадно заглядывают в глаза, пытаются затащить в свои драмы, в болото дрянных проблем, сорвать отступного. Caelum non animum mutant qui trans mare. «Уезжая за море, меняем лишь небо, не душу». К черту парад уродов! Не хватало еще копаться в чужом дерьме! У самого проблем хватает.

Я направляюсь в район Мишн — позавтракать в какой-нибудь блинной. Прохожу по Кастро, затем по Хайт-Эшбэри, затем спускаюсь по Лоуэр-Хайт. Заглядываю в британский бар, чтобы спросить пирожков и чипсов, однако, вспомнив о нуждах Кибби, перемещаюсь в американскую столовую и беру диетическую курицу с салатом без соуса.

Зайдя в книжный магазин, я неожиданно натыкаюсь на редчайший сборник стихов Арнульфа Эверланна в переводе на английский. Я этих норвежцев, помнится, запоем читал. Вечера напролет просиживал с книжкой на коленях, прихлебывая виски, смакуя вязкие строки, налитые черной тоской,— а затем, хлопнув дверью, выходил в дождливую ночь, призывно мерцающую гнилушками ресторанных огней, чтобы жизнью поверить гармонию грустной поэзии. Однако здесь, в безжалостном свете калифорнийского солнца, я вижу их истинное лицо: бунтарские обиженные стихи, этакий искусственный фольклор в прогерманском духе постверсальской эпохи, типа «у нас все отобрали». Характерно, что бедняга Эверланн в конце концов попал в нацистский концлагерь. Здесь эта книжонка ничего не стоит, однако за океаном какой-нибудь депрессирующий соотечественник выложит за нее хорошие бабки. Ублюдочный продавец дерет с меня три доллара; посмотрим, сколько она потянет на аукционе «и-Бэй».