Аллан и прорванная завеса

Высокое пламя от манускриптов и фолиантов в заброшенной библиотеке леди Рэгнолл дюжинами медных языков света окружало безжизненное, запотевшее лицо Аллана Куотермейна, когда-то известного, а теперь предположительно покойного исследователя, распластавшегося на истертом и пыльном паркете. Сама вдова, устроившаяся на курганах из постельных принадлежностей на двух сдвинутых диванах и тщательно осматривающая авантюриста, лежавшего без сознания, на предмет каких-либо признаков жизни, была не вполне уверена, что что кончина ее друга все еще оставалась задуманной им мистификацией. Он растянулся перед ней, изможденный и практически бездыханный, и внезапно его смерть показалась даже слишком реальной.

Ее светлость располагала некоторым опытом инсценирования собственной смерти. Чтобы исключить грубые вторжения в личную жизнь, несколько нет назад она подстроила свою кончину и теперь жила в блаженном безмятежном уединении Рэгнолл-Холла, пока он превращался в руины, поддерживаемый только статной обсидиановой красавицей по имени Мариса, которая теперь присела рядом с гостем, прикладывала к его щеке тряпку и что-то бормотала на своем странном монотонном языке.

Хилая аристократка полагала, что Мариса колдует на своем наречии, чтобы вернуть отсутствующий или похищенный дух Куотермейна из странных и опасных сфер, куда его увлек тадуки.

Мариса наклонилась, излучая пламенное красноречие и поэзию, в пятнах дрожащего света от очага на великолепном лице цвета угольного карандаша. Она была единственным источником специфического наркотика, который мог переносить во времени, того наркотика, к которому леди Рэгнолл, а теперь и ее друг-исследователь выказывали некоторые симптомы зависимости. Куотермейн, о котором говорили, что он погиб в каком-то далеком и полулегендарном уголке земного шара, вместо этого оказался в Рэгнолл-Холле, где, хотя и сообщалось о возможной смерти хозяйки, он все еще надеялся найти последний след, остатки того, чего он жаждал. Тадуки — загадочное вещество, с помощью которого можно выйти за границы своей жизни, времени и личности, как Аллан уже проделывал много раз в прошлом. Обнаружив леди Рэгнолл живой и с неограниченным запасом необходимого растительного экстракта, искатель приключений, видимо, немного переоценил свои силы. Теперь он лежал, неподвижный и близкий к смерти, на полу рядом с Марисой, пока она протирала его лоб и шептала странные заклинания на непонятном языке над распростершимся телом. Она гадала, где он мог быть, в какую часть духовной сферы переместился. Обтирая седой подбородок, где засохла пена, она заметила слабое, почти незаметное подергивание в уголках его глаз, как будто мотылек пытался пробиться через паутину сна. В ту секунду, когда его веки дрогнули и открылись, темнокожая красавица прекратила шептать заклинания и разразилась слезами облегчения, потому что бессмертные духи всё же вернули им друга.

А потом ее объял страх.

Драгоценный камень времени дрейфовал в отголоске стремительного настоящего, зависнув в штиле на истрепанной кромке неограниченной зыби времени. Массивный фиолетовый кристалл во всем немом и загадочном великолепии медленно поднялся, как пузырь в вязкой среде, неком бесконечном разливе блестящего янтаря и жидкости, окутывающей пузырь со всех сторон. На временно верхней грани камня взгромоздились, как мухи на подвесном украшении большой люстры, крошечные пятнышки, чернеющие на фоне окружавшего их аметистового сияния. Это были четверо мужчин и изломанные остатки двигателя, который доставил их сюда, и где они потерпели, так сказать, кораблекрушение на необитаемом острове.

Встав на колени на холодной, жесткой поверхности огромной точеной бусины, Куотермейн уставился вниз, на сцены и фигуры, которые проплывали и изменялись, казалось, прямо под блестящей полупрозрачной поверхностью. Видения прошлого, моментов, закристализованных в веществе камня времени, перемешивались с моментами, которые, похоже, еще ожидали его. Яркие и диковинные эпизоды, какие старому авантюристу еще не довелось пережить и которые он не мог и вообразить.

Застывшие воспоминания о случаях из его путешествий с покойным и оплаканным другом сэром Генри Кертисом смешивались с ужасающими проблесками жизни еще неизвестной. Он видел себя, скелета, опьяневшего от опиума, которого вытаскивала из языческого логова маленькая, но необычайно привлекательная англичанка, чопорный, вишневый бутон ее губ, которые, казалось, навсегда скривились в неодобрении. Он видел себя, сражавшегося не на жизнь, а на смерть на борту огромного и пугающего воздушного корабля над темным, погруженным в ночь городом. Среди стегаемого ветром оснащения корабля он пытался управиться с огромной, невообразимой машиной, которая, казалось, выстреливала гарпун за гарпуном. Женщина из предыдущего видения крепко держалась за него, в воющей ночи ее тело льнуло к его.