Аллея всех храбрецов

Затем они пили шампанское, закусывая маслинами, потому что иного не нашлось. И Мокашов, пользуясь случаем, и про датчик спросил, на что Семёнов ответил, что дело, собственно, не в нём, а просто такие обстоятельства и против него лично он не имеет ничего. А вот с Вадимом им не жить, это как пить дать… Медицинский факт.

– Медицинский, – орали "сапоги".

– Отчего медицинский? – улыбался Мокашов, от шампанского ему вдруг стало хорошо.

– А вот этот, – кивал Семёнов, – уже медкомиссию прошел. – Женись, – наседал он на Игунина, – уверяю, тебя заставят.

– А сам, – отбивался Игунин, – покажи товарищу пример. Представляешь, утро, жена, розовая со сна, в кимоно подает тебе кофе в постель. Смеющиеся карие глаза…

– У меня иной идеал, – балаганил Семёнов, – голубые глаза и белая кофточка.

– А красная?

– Что?

– Кофточка.

– Не подходит, не гармонирует с голубым.

Временами Мокашов проваливался в своё. Казалось, что-то большое и грустное обволакивало его и поднимало, и было жалко себя и пуст обычный трескучий мир.

– Скажи, – начинал, блестя глазами, Игунин, – какова оптимальная стратегия знакомств? Знакомиться чаще, не тратя усилий, где повезет или направленно искать?

– Любовь, – перебивал гнусным голосом Семёнов.

– Причем тут любовь? Я не о любви.

– А ты посчитай. Обыкновенная вариационная задача.

– Многопараметрическая. Всего не учтёшь.

И Мокашов снова проваливался в свое. "Наргис" жила уже в нём неким призрачным образом, то возникая, то исчезая и всё же постоянно присутствуя. Она присутствовала деталями: отбросила волосы, прижала руку к груди. Она уже повсеместно присутствовала, и каждый шаг его сделался и совместным чуть-чуть.

– Женись, – настаивал Семёнов, – или совсем не соображаешь? Это твоя осознанная необходимость, говорю. Ты – туп, видно в детстве непрерывно играл в футбол или приставал к соседским девчонкам. Женись, умоляю тебя.

– И что?

– А потом мучайся из-за несоответствия интересов. И знаешь почему? Времени не хватает. Это во времена Ромео всё время тратили на любовь…

Рядом бубнили "сапоги", а Мокашов думал о своём: «Славные они. Обожглись с управлением? Но управление – наносное. Оно витало в воздухе, и там и сям возникали предложения. Причины ухода были иными. Игунин хотел попасть в отряд гражданских космонавтов через ИМБП, а Семёнову открылось стоящее в области информационных технологий, где пока ещё был чист горизонт и можно начать с нуля. А несли они полную чушь.

– Любовь – позор нашего общества, – шумели «сапоги», – такое важное дело и так неорганизованно. Энтропия ужасно велика… А Леночку необходимо пристроить…

Леночка осталась у них занозой в памяти. Они чувствовали перед ней вину. Они уходили теперь в свободный полёт. Они свободны как птицы, и их судьба совершает резкий разворот, а Леночка осталась укором совести. Они как могут помогут ей, станут трезвонить о ней на каждом углу. Вокруг ровесники, былые однокурсники, однокашники и однокорытники. И где-нибудь сработает. Обязательно. Но пока Леночка для них горчинкой вины.

– Слушай, – философствовал Семёнов, – может, с Севкой её свести? Ведь это счастье для женщины – иметь мужем такого чистосердечного лопуха.

Глава восьмая

Время от времени в комнату заглядывал Сева. Он был не от мира сего, этот Сева. Он считал себя математиком и обо всем, кроме уравнений, говорил:

– Это вне сферы моих профессиональных интересов.

Толку от него не было, и на него давно махнули рукой. Любое маленькое поручение он раздувал до гигантских размеров. Ходил советоваться, и все знали в отделе: Сева взялся за новую штуку.

Из всего антуража работы уловил он лишь внешнее – суету и горячку. И когда он спешил, говорил, подражая другим, короткими отрывистыми фразами, ему самому казалось, что и в самом деле он спешит и занят. Слушал он, как правило, плохо, а последнее время вообще находился в подвешенном состоянии. В его расчетах определения местоположения межпланетных станций обнаружился солидный изъян. Обнаружил его Вадим, а начальник отдела Викторов издал негласный приказ: в командировки не посылать, не повышать, поручить конкретный кусок работ с целью выявления.

К "сапогам" Сева заходил "по делу", и это их нервировало. Теперь он составлял программу расчета расходов рабочего тела, но по привычке взялся немыслимо широко, учитывая чуть ли не реакцию теплового излучения и возмущение от возможных микрометеоритов. К "сапогам" он заходил посоветоваться.

– Какой совет, – еле сдерживался Семёнов, – у каждого – собственная метода.

Но Сева щурил наивные голубые глаза и вид при этом был у него глубокомысленный.

– А по-твоему?

– Ну, я бы сделал грубо большой рывок, – пожимал плечами Семёнов, – а потом подчищал зады. Это как у строителей. В страшном темпе строится забор, а затем можно ничего не делать. И никто не беспокоится, всех гипнотизирует забор.

– Ладно, – говорил Сева, – пойду, попробую методом Монте-Карло. Понимаешь, сам Иркин интересуется. Пойду ещё и его спрошу и время закажу на машину.

– Так у тебя и программы нет…

– Ничего, поговорю.

И Сева уходил, оставляя кавардак в сознании собеседников.