Аллея всех храбрецов

– О книге пиши. Делай рекламу.

"За кого он меня принимает? – подумал Мокашов. – Я из другого состава.” Но тут заскрипели стулья, присутствующие засуетились, и Мокашов увидел "уважаемого друга", отвечающего сразу на несколько вопросов, и Левковича за ним. Корреспонденты вытаскивали блокноты и разноцветные шариковые карандаши, другие вытягивали телескопические суставы штативов с погремушками микрофонов на конце. Магнитофонные диски, медленно вращаясь, начали свой длинный путь. Пресс-конференция началась.

Беседа не была каскадом вопросов и ответов, как выглядела она затем на газетных страницах. Были пустоты, паузы, когда одни не знали, что спросить, другие, что ответить.

– Несколько слов о вашем открытии, профессор. Что было самым трудным?

– Самым трудным было найти легкую проблему, которую все посчитали трудной.

– Это вам удалось. А сколько времени вы работали над ней?

– Неудобно говорить, но надо быть честным. Всего около полугода. До этого я занимался случайными процессами.

– Ваше любимое занятие, профессор?

– Например, я пишу романы.

Так, мешая дело со словесными пируэтами, продолжалась вся беседа. И журналисты остались довольны. После официальной части началось неофициальное. Левковича обступили, и он отбивался, рассказывал анекдоты.

– Простите, а что на конгрессе говорилось о пневмоавтоматике? – наконец, протиснулся Мокашов.

– Увы, – развел руками Левкович. – Пневмоавтоматика или, как выражаются, "ветродуйство" – вне круга моих научных интересов.

Но Мокашов не отстал от него и, когда все разошлись, пересказал идеи своей предполагаемой статьи. Терять ему было нечего. Другого участника, видно, ему не добыть.

– Отчего же пневмоавтоматика? – спросил Левкович. – Это одно из приложений. Не узко ли получится? На вашем месте я выбрал нечто обзорное. Понимаете… Скажем, когда о немцах говорят, что они четкий и аккуратный народ – все охотно соглашаются. А только слышится "Uber alles", все сжимают кулаки. О чём писать? Вот хотя бы об этом…

И он сочно рассказал о достаточно известных вещах.

– А не могли бы вы написать для «Спутника»?

– Нет, увольте.

“Вот, вот, – огорчился Мокашов, – зря я втравился. Выходит, у меня времени навалом. Для них он – как бы парикмахером. Стрижем, бреем всех подряд. Пожалуйста”.

– Но не могли бы вы прочесть.

– Мы сделаем так. Я вас свяжу с Дмитрием Дмитриевичем Протопоповым. Он в курсе проблем конгресса и компетентный человек.

– Ну, куда от вас денешься? – прощаясь сказал Левкович. – Желаю вам удачной статьи.

В метро ему неожиданно пришла в голову первая фраза, и её захотелось записать. Его толкали, вагон качало, с непривычки он писал закорючками, не зная, разберёт ли потом? И радость вливалась в него от удачного сочетания слов и мстительное удовлетворение. Тогда он внезапно понял, что кроме азарта спорта, волнующих сердце привязанностей и радости открытия существует и острое волнение предчувствия ещё не написанных строк.

С ключом от номера ему передали записку. "Номер 81, – говорилось в ней. – Вам звонили, просили не ждать. Обстоятельства изменились.

Администратор".

На вопросы дежурный администратор, седенькая большеголовая женщина, объяснила, что её коллега, писавшая записку, сменилась и будет теперь ровно через трое суток.

Мокашов не стал заходить в номер, вернул бесполезный ключ и снова очутился на улице. Мимо него катились торопящаяся, безликая толпа. Он брёл бесцельно, не замечая чужих улыбок, не вслушиваясь в разговоры.

"Как много девушек хороших…" – неожиданно всплыли слова давно забытой тривиальной песенки. Они шли по бесконечным тротуарам красиво и легко. Казалось, они плыли над асфальтом, едва притрагиваясь к нему остриями каблучков. Он вспомнил сон, в котором женщины были и сосудами-амфорами, полными жидкости, и они шли, соизмеряя с ней свои движения, боясь её расплескать. Одни жмурились от яркого света заката, другие улыбались, но ему было всё равно.

Очевидно она разочарована, как в анекдоте: меня зовут Эдуардом, моя жена вернулась из отпуска и повторяет во сне: “Нет, Юра, нет”. Меня её слова вовсе не беспокоят. Она же говорит “нет”. Вспоминая это, Мокашов грустно улыбнулся, потому что всё для него, даже услышанный в пол-уха анекдот, приобретало очевидный и печальный смысл. Вероятно, он не достоин внимания Инги. И надо же быть полным идиотом, принимая женское "нет" за "нет".

Он спускался в метро, проезжал какие-то остановки, не замечая.

– Садитесь, – громко сказала пожилая женщина. До этого она сидела рядом с Мокашовым, а теперь встала и повторила громко на весь вагон:

– Садитесь.

– Сидите, – отвечала ей молодая с подозрительно выпуклым животом. – Мужчин полно.

Мокашов поднялся и пошел к открывающейся двери.

Весь вечер в гостинице он мудрил с приложениями маэстровой статьи. Решить уравнение он не смог, но словно чувствовал вид решения. И Инга будто при этом будто присутствовала. Он с ней не спорил, а был согласен во всём..

Глава четвертая