Аллочка

Ох, как доступно было это юное существо, все уже решившее за себя и за меня. Но я знал: завтра она уедет, мы расстанемся на какое-то, может быть, немалое время. Невозможным казалось мне вот так, бездумно, грубо, ворваться в ее судьбу.

— Ал, все будет, когда ты приедешь ко мне. Когда приедешь, — повторял я. — А сейчас… Ты же хотела угостить чаем?

Я не видел Аллочкиных глаз, но чувствовал, как расслабилась она, сжала ладонями мою голову, поцеловала в лоб.

— Ты хороший, Володичка! Я очень люблю тебя… — Вздохнула облегченно, сказала деловито:

— Садись за стол. Я все уже приготовила! — Подошла к зеркалу, быстро раскрутила бигуди, уложила волосы в красивую прическу.

За чаем Аллочка ухаживала за мной уж точно, как стосковавшаяся в разлуке жена, даже конфету поспешила развернуть, любовно пододвинула к моей чашке. Заговорила, как будто от привычной семейной озабоченности:

— Володичка, нам надо подумать, как все у нас будет. Ты знаешь, я хочу много детишек. Не меньше пяти!..

— О!.. — конфета застряла у меня в горле.

— Да-да, не меньше пяти! — подтвердила Аллочка. — Учебу я оставлю. Ты будешь работать, писать. Я буду женой, хозяйкой и матерью твоих детей. Если я перееду к тебе, мы обязаны подумать и о мамочке. Одну я не могу ее оставить. К тому же, детям нужна бабушка!.. Володичка, я не знаю твоего вкуса, но когда у нас будет большая квартира, непременно оклеим стены, знаешь, такими вот особыми обоями: в голубой фон и золотые розочки, розочки, розочки…

Аллочка обрушивала на меня житейские проблемы, одну за другой.

Заботы предстоящей семейной жизни ее разволновали, она раскраснелась, одухотворенная нетерпением сделать все так, как представлялось в девичьих мечтах, в черных, как августовская ночь, глазах казалось, сверкали звезды! Я слушал, я любовался Аллочкой! И мысленно уповал на мудрость самой жизни, всегда все расставляющей по своим местам.

Ясным виделось лишь ближайшее будущее: я возвращаюсь к себе, в Самару, определяюсь во всех своих делах, где-то в начале октября сажусь на пароход и приезжаю за Аллочкой в Саратов.

Провожая меня, Аллочка призналась:

— Мамочка до невозможности раздражена! С тобой мы лучше простимся сегодня.

Она долго целовала меня, как будто хотела нацеловаться за весь месяц разлуки. Целуя, говорила:

— Люблю… Люблю… Тебе будет хорошо со мной!.. Вдруг что-то надломилась в ней, она всхлипнула:

— Володичка, — сказала жалобно, — Мы не можем сразу поехать к тебе? Ну, увези меня! Увези!.. — Глаза ее были полны слез.

Растерянно я вытирал мокрые ее щеки. Понимал, мамаша Аллочки костьми ляжет, но не допустит подобного безрассудства. Здесь нужно время и время.

Успокоил я Аллочку только так, как успокаивают рыдающую девочку, взял ее руки в свои, сказал:

— Видишь? У тебя десять пальцев. Загибаем: раз, два… десять. Еще раз десять и еще десять! Не успеешь загнуть, пересчитать, я за тобой и приеду!..

— Ты со мной, как с ребеночком — улыбнулась Аллочка сквозь слезы.

— Ты и есть ребеночек, — сказал я, целуя мокрые ее щеки. — Бунтуешь и боишься отпустить мамочкину руку!..

6

В Самаре я деятельно готовился к предстоящим в моей жизни переменам. На первое время прикупил диван-кровать, два стула. Долго, с любопытством, разглядывал детскую колясочку, но решил, что колясочкой займется сама Аллочка.

Принял должность, на которую прочили меня еще с институтских времен, — всплески гонорарных доходов не казались прочной основой для семенной жизни. Обговорил перевод Аллочки на учебу в один из местных ВУЗов. Даже выяснил вполне осуществимую возможность преподавательский работы для Аллочкиной матери. Это был мой сюрприз. Сюрпризом было, и твердое обещание начальства предоставить мне отдельную квартиру с учетом моего военного прошлого, должностного настоящего и семейного будущего.

Словом, в Саратов я готовился прибыть с вполне обоснованными надеждами на полное взаимопонимание.

Октябрь подошел. Билет в кармане. Чемоданчик уложен. Последнюю ночь перед отплытием я лежал без сна, глядя на окно с отблесками уличных фонарей, вслушивался в протяжные, мне казалось, зовущие гудки пароходов.

А утром вручили мне телеграмму. Развернул почтовый бланк Взгляд выхватил три оглушивших меня слова, только три, без подписи, без объяснений: «Саратов не приезжайте».

Слова были необъяснимы и жестоки.

Я вынул из кармана билет на теплоход, который должен был доставить меня в Саратов, медленно, с еще не понятым чувством освобождения, разорвал.