Alma Matrix или Служение игумена Траяна

Паша волновался зря – Рома был неподражаем. Он говорил так, что хотелось плакать, он был искренен и честен, он являл собою почти идеальный образец семинариста: прост, умен, открыт и послушлив. Паша подтвердил его рассказ так, как будто подтверждал истинность таблицы умножения – немного удивляясь тому, что о правдивости слов такого человека, как Рома, нужно зачем-то дополнительно свидетельствовать. Старший помощник был растроган, Владыка удовлетворен, проректор раздавлен. Он сидел, закрыв глаза ладонью, и редко подергивал головой. Когда закончил говорить Рома, ему рукоплескала вселенная, когда закончил свою речь Паша, вселенная жаждала уничтожить того, кто осмеливался заподозрить этих юношей.

Отец Траян, не убирая ладони от глаз, предпринял жалкую попытку вернуть себе роль обличителя:

– Роман, только один Павел может подтвердить ваши слова?

Владыка укоризненно, но с любовью, посмотрел на своего проректора. Эта должность сделала Траяна слишком подозрительным, но как можно обижаться на него, ведь он старается на благо Академии.

– Нет, Владыка, – с достоинством произнес Рома, он обращался только к ректору, проректора тут не существовало, проректор был никем. – Нет, не только Паша может подтвердить мои слова. Еще один человек стоит за дверью и готов войти, если вы разрешите.

Владыка кивнул и Рома пошел за Леной, а Паша подумал, как ловко Ромка назвал его «Пашей», а не «Павлом». Просто какой-то семейный совет во главе с дедушкой. Победа над Траяном получалась без лишней помпы, но разве это отменяет ее значительность? И тут Паше стало жалко Траяна. Неожиданное и странное чувство, он никому бы не рискнул рассказать о нем, но оно появилось и никуда не хотело уходить. Траян был жалок со своей мелочной подозрительностью и маниакальным стремлением наказать их за милые, в общем-то, шалости. Он был жалок, и его можно было жалеть.

Вошла Лена, легко и непринужденно. Слегка поклонилась ректору и, немного стесняясь, улыбнулась всем остальным:

– Меня зовут Елена Творожкова, я учусь на втором курсе Регентской школы.

Владыка ободряюще улыбнулся, старший помощник улыбнулся во все лицо, отец Траян отнял ладонь от глаз, выпрямился, и с интересом энтомолога стал разглядывать ребят. Рому передернуло, а Паша перестал ощущать свои ноги. Они согласились бы лучше увидеть играющую на губах проректора улыбку Вельзевула, чем встретиться с этим холодно-сочувствующим взглядом. Вместо этой немой заинтересованности, они согласились бы лучше услышать торжествующий смех проректора. Но отец Траян молчал, а говорила Лена.

Она говорила о том, как один семинарист не давал ей проходу с момента ее появления в Регентской школе, а другой проводил подпольные собрания любителей ереси; говорила о том, как два семинариста составили хитрый план, основанный на лжи, чтобы скрыть следы своих проступков; о том, как они научали ее врать проректору согласно этому плану… Она говорила много и хорошо, она была подготовлена. Она говорила о том, что Рома и Паша сознательно и цинично шли на обман администрации, и подбивали к обману ее. Хуже этого обвинения не было ничего. Это было почти безвариантное отчисление.

Отец Траян с успехом опробовал новый тип осведомителя – воспитанницу Регентской школы. Теперь оставалось реализовать план по отчислению ее самой, и можно считать, что качественный прорыв в воспитательной работе произошел.

Отец Траян с наслаждением глубоко вдохнул.

В воздухе витал запах победы.

РЫБАЛКА ИГУМЕНА ТРАЯНА

Жарким летним днем Гайда пришел в Нору за прохладой и отдохновением.

Норой называлось одно из помещений Миссионерского отдела Московских духовных школ, и называлось оно так потому, что походило на нору хоббита. Запрятанная на стыке лаврской стены и Переходного корпуса неприметная дверь вела в коморку шестнадцатого века со сводчатыми потолками и бойницей вместо окна. В Норе обитали Гайда, Настоящий и долговязый сутулый белорус Алексей Сковорода. Иногда к ним присоединялся кто-нибудь еще, но ненадолго, поскольку терпеть приемы, которыми миссионерствовали Гайда и Настоящий, нормальные люди не могли. Сковорода был исключением.

Гайда пришел в Нору и увидел, как Сковорода сидит у огромного дизайнерского монитора, сосредоточенно щелкая мышкой. Гайда только что поел, был добр и ленив, и потому не стал беспокоить друга расспросами, почему тот не был на обеде, а сразу пробрался к дивану, на который завалился прямо в кителе и ботинках с намерением поспать до вечера. В шесть у него намечался турнир по бадминтону с воспитанницами Регентской школы – нужно быть бодрым, чтобы шутить весь вечер без перебоя.

Летние каникулы в Московских духовных школах длились два месяца, один из которых студенты проводили в семинарии на различных послушаниях, а другой дома. Парням выпало первую половину каникул сидеть в Лавре, а вторую отдыхать.

– Обувь сними, – ровным голосом произнес Сковорода, не поворачивая головы.