Alma Matrix или Служение игумена Траяна

– Не хочу тебя огорчать, но только пара глотков воды. Так что экономь. Бруснички поешь.

– Да уж ее поешь. Лезешь-лезешь, лезешь-лезешь. Умираешь от жажды. И вот брусничник! Падаешь на колени, а там вместо ягод только заячий помет.

Тимофей рассмеялся.

Они начали подъем.

***

Когда Андрей с разбитым носом и бровью, с взлохмаченной шевелюрой и в порванном подряснике вывалился из 117-ой комнаты Семинарского корпуса, он боялся, что за ним последует разъяренная толпа, упустившая свою жертву. Он поскользнулся, с трудом удержал равновесие, сделал несколько шагов в полусогнутом состоянии и выпрямился. Все тело ныло, свет коридора слепил глаза, Андрей пошатывался и ждал продолжения неформального общения с четвертым курсом. Но ничего не происходило, дверь в комнату закрылась пружиной и наступила тишина…

В туалете Андрей умылся холодной водой, руки плохо слушались, свое отражение в зеркале он не узнал. Нужно было обо всем доложить начальству. Андрей направился в Академию, решив перед визитом к отцу проректору по воспитательной работе забежать к себе в комнату и переодеться, поскольку подрясник превратился в лохмотья. Когда он вошел в комнату, которую они делили с Грабчаком на двоих в общежитии для академистов, тот готовился лечь спать.

В ответ на рассказ о потасовке, Грабчак сказал, что Андрей по большому счету сам во всем виноват. Не надо было провоцировать студентов. Не маленькие же они дети, в конце концов, чтобы над ними можно было издеваться, сколько влезет, не думая о последствиях. Отчисление их однокашника было последней каплей. Их можно понять.

Происшедшее потом Андрей всегда вспоминал со стыдом и расценивал как один из самых своих позорных поступков в жизни. Не остыв от драки, он отвесил Грабчаку такую оплеуху, что тот отлетел на метр, перевернул стол и грохнулся на пол.

Так в несколько секунд Андрей потерял своего лучшего друга.

Когда через час отец проректор, Андрей и четверо поднятых с постели дежурных помощников, включили свет и вошли в 117-ю комнату, там был почти полный порядок. Сломанный шкаф, части от стульев и тумбочек лежали аккуратной горкой, вещи были прибраны, через окна были видны фонари на улице, все студенты спали, или делали вид, что спали. Их было восемнадцать человек. У всех у них были разбиты лица.

Проректор не проронил ни слова, развернулся и вышел из комнаты.

***

До полуночи оставалось совсем не много. Солнце давно уже село, и вся их одежда покрылась инеем. Несмотря на то, что они натянули еще по свитеру, было ощутимо холодно. Картина вокруг утратила дневное обаяние и стала зловещей. Внизу плавали рваные облака, черные камни резко вычерчивали острые ломаные узоры на фоне снега, блестевшего мертвенно и угрожающе. Ноги больше не проваливались, наст стал скользким и опасным. До вершины оставалось минут сорок ходу, и она вся была ледяная.

Андрей смотрел на холодно-надменную гору, и ему было страшно. Если они сорвутся и что-нибудь себе сломают, их никто не найдет. Но дух соперничества, боровшийся в его душе с духом благоразумия, пока одерживал верх. Он не хотел быть побежден этой насмешливой сопкой в двух шагах от победы.

– Чуть-чуть осталось, – сказал Тимофей, в котором авантюризм также оказался сильнее голоса разума, – пойдем, последний рывок.

…Обратно парни шли уставшие, запыхавшиеся, мучающиеся от жажды, но абсолютно и навсегда счастливые. Они сделали это! Они покорили ее.

– В Гудыме зайдем к кому-нибудь, воды попросим, сил нет, как пить хочется, – твердил Тимофей. Пытались есть снег, но это мало помогало.

Теперь они выбирали самые легкие спуски, и около двух ночи добрели до дороги. Когда вошли в Гудым, все окна были темными, и понять, где люди живут, а где нет, было невозможно. Обошли с десяток домов, стучась в окна, но никто не открыл, свет горел только в одном здании, которое Андрей про себя назвал котельной, но и там никто не отозвался.

Они устало поплелись дальше. Судьба улыбнулась им через каких-то триста метров: дорогу преграждал шлагбаум, рядом с которым стоял балок, а в нем горел свет.

Дверь открыл полуголый солдатик-якут.

– Отец, дай воды попить, – осипшим голосом попросил Андрей. Из-за плеча якута выглянул еще один якут, такой же полуголый и такой же худой.

– Заходите, дорогие, заходите.

***

– Андрей, вы же понимаете, что мы не можем отчислить треть четвертого курса. К тому же, если станет известно причина – это будет скандал на всю страну, – сказал старый проректор и протянул Введенскому чашку горячего чая. На часах было полтретьего ночи. Андрей взял блюдце и мрачно кивнул.

– В то же время, – продолжал отец игумен, – мы не можем оставить этого безобразия без внимания. Они будут наказаны, и думаю, со временем пожалеют о том, что сделали.

– Не думаю, батюшка, – качая головой, ответил Введенский. – Они крепко на меня обиделись.

Чай был огненно-горячим, но Андрей обжигался и пил. На душе было скверно, а впереди полный мрак.