Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск «Бессмертный полк»

Стрельба затихла, только треск
Домов горящих и дворов,
Огня безудержного блеск
Сожрать постройки все готов.
Картина боя ужасала.
Закат вступал в свои права.
Шесть танков в поле догорало.
Какие могут быть слова!
Он на краю воронки молча
Картину эту оглядел,
Тела, разорванные в клочья.
Кричать хотелось, но стерпел.
Увидел одного курсанта,
Тот шел и слезы вытирал.
«Пацан, не видел лейтенанта?»
Тот головой лишь покачал.
«Иди туда, к тому сараю!
Все, кто остались, будут там».
«Где командир, я и не знаю,
Я не пойму, как выжил сам».
«Иди, сынок, иди, родной,
Вы все герои, безусловно,
Ценой ужасно дорогой
На сутки задержали ровно!»

Он вдруг услышал: кто-то звал:

«Иван! Иван, иди ко мне!»
Он подошел, едва узнал:
«Ох, Леня! Ни черта себе!»
«Отвоевался я, Иван.
На ноги точно мне не встать».
«Да у тебя с десяток ран!
В тыл надо срочно отправлять!»
«Ты не смеши! Ты сам все знаешь:
До тыла мне не дотянуть,
Людей спаси – меня оставишь,
Их на себя хочу стянуть!»
«Ты подожди, перевяжу,
Носилки сделаем тебе».
«Ты брось, Иван, тебе скажу!
Останусь я на рубеже!
И обойдемся без сочувствий:
Мой выбор надо уважать,
И нет уже других предчувствий,
Тащи туда! Там буду ждать!»

У тела мертвого танкиста

Он простонал: «Оставь вот здесь,
Оценят пусть во мне артиста,
Я с них собью бравады спесь!
Снарядов пять возьми из танка,
Со мною рядом уложи,
Его чуть в сторону, обманка,
Его объедут – и кранты!
Своих давить они не будут,
А на меня поедут враз,
Ну а меня не позабудут,
Коль постараемся сейчас!
А мне оставишь ты гранату,
И тут нормально громыхнет,
Запомнят русского солдата,
Что не страшась на смерть идет!»

Иван укладывал снаряды,

На лейтенанта всё смотрел,
А у того в глазах бравада,
Он был действительно так смел.

«Все сделал, Леня! Ты держись!

Твой выбор очень непростой,
Но я клянусь: всю свою жизнь,
Я буду мстить за выбор твой,
За всех твоих юнцов курсантов.
Не будет жалости во мне,
Я буду бить этих поганцев,
Пока стою я на земле!
А коли выпадет погибнуть,
То буду помнить до конца,
Душе к такому не привыкнуть…
Наверно, всё же есть душа».
«Тебе спасибо, друг Иван,
Ты сохрани тех, кто остался,
Так получилось, много ран,
Но там скажи, как я сражался,
Как погибали пацаны,
Совсем безусые мальчишки.
Все это важно для страны,
Пускай о них напишут книжки!
Пускай запомнят их навечно
И память свято берегут,
Мы не апостолы, конечно,
Но, может, их в раю-то ждут?»
И капитан встал на колено,
Пожали руки: «Ну, прощай!»
«Я задержу их непременно!
Ты, Ваня, нас не забывай!»

Поднявшись, быстро капитан

Стал растворяться в темноте,
И предрассветный лег туман.
Так тихо стало на войне.
Он подошел – там у сарая
Бойцы сидели в тишине
И, грустный траур нарушая:
«Горушин!»
«Я».
«Иди ко мне!
Что, это все?»
«Все, кто остался.
Серьезно, больше не собрать,
Я, капитан, и так старался,
Но больше некого искать».
«И сколько их?»
«Курсантов? Восемь!
Десанта семеро со мной!»
«Да, за потери с нас не спросят,
А скажут: выжили – так в бой!
Отряд! Построиться и слушать!
Мы здесь держались, как могли.
Противник мощью своей душит,
Москву на сутки сберегли!
Теперь отходим через лес,
Идем к Ильинским рубежам!
Надеюсь, силы еще есть?
Вперед, Горушин, сзади сам!»

Он, замыкая, оглянулся,

Рассвет картину открывал,
И кто б увидел, ужаснулся б.
«Какой ценой!» – он прошептал.

Фашисты начали движенье,

Пехота сразу за броней,
Отряд в лесу исчез, в мгновенье
Рубеж оставив за спиной.

В лесу догнало эхо взрыва,

Иван поправил автомат,
Душа болит невыносимо:
«Прощай, родной мой лейтенант».

Фашисты бегали, кричали,

Танк искореженный пылал,
Убитых, раненых таскали,
Майор, контуженный, орал:

«O meine G"ute! Они же психи!

Воюют мертвые уже!»
И та истерика и крики
Слышны на взятом рубеже.