Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск. Премия имени Н.С. Лескова. 190 лет со дня рождения. Часть 1

– Поляк? То-то выговор у тебя нерусский. Так что стряслось-то? Ты как здесь оказался? С поезда спрыгнул? Зачем?

– За вором бежал… Вещи украли…

– Ох ты, Господи! Да тут и до войны всего два поезда останавливались. Один – на Оренбург, на Чкалов то есть, другой – на Актюбинск. А сейчас и подавно. Бумаги у тебя какие-нибудь имеются?

Юда вытащил солдатскую книжку и дорожное предписание. Даже в полубредовом состоянии он похвалил себя за то, что не держал документы в мешке.

– Янгиюль, – прочитала женщина. – Это ж какая даль! Завтра должен быть поезд, а будет ли – да кто ж его знает… Вон что на улице творится… Эй, ты чего? Не спи! Да ты, миленький, горишь, как печка! Вот же сподобил Бог! Ну что с тобой делать?!

– Я тут отдохну… И поеду…

– Поедешь ты, как же! На погост поедешь! Нельзя тебе здесь оставаться! Поднимайся! Давай, давай! Обопрись на меня!

– Холодно… Почему на станции так холодно?

– Да ведь нету кругом ни души. Ты вот приблудился. Для кого топить-то? Я одна тут обходчица. Потерпи, согреешься скоро. Избёнка моя недалёко.

Ему казалось, что это Дина склоняется над ним и поит каким-то странным питьём, что это проворные руки жены меняют на нём пропотевшее бельё. И когда кризис миновал и он пришёл в себя, то, оглядев комнату, вспомнил, что его подобрала на полустанке обходчица, но какая она из себя, Юда не разобрал. Он не разглядел толком её лица, наполовину прикрытого серым пуховым платком, и, когда Дарья вошла, увидел перед собой женщину лет тридцати с длинной косой. Её нельзя было назвать просто красивой, скорее особенной, своеобразной. Айзексон был любителем и ценителем женского пола и не преминул отметить, что небольшая скуластость придаёт Дарье особую привлекательность, а серые глаза удачно контрастируют с угольным цветом волос. Он даже удивился. В его представлении все славянки должны были быть как польки – светловолосыми.

– Ну что, оклемался? – У Дарьи был низкий, волнующий голос. – Думала, не вытянешь. Кумысом тебя отпаивала, чаем с бараньим жиром. Повезло тебе, что я в будку заглянула. Иначе бы помер.

– А что это – кумыс?

– Из молока кобыльего питьё. Свёкор достаёт у знакомых казахов. Помогает, когда силы теряешь.

Юда прикрыл глаза. Кобылье молоко! Казахи! А у Дарьи точно какая-то степная примесь.

Дарья присела, но не у кровати, а у стола.

– Зовут-то тебя как? Документ твой видела, да не прочитать мне по-польски…

– Юдель. Юда.

– Юда? Так ты не поляк? А кто? Неужто еврей?

– Еврей, – подтвердил Юда.

– Еврей, – повторила Дарья. – Да как же тебя сюда занесло? У нас тут отродясь жи… евреев то есть, – спохватилась она, – почти что и не было. А в польскую армию как попал?

– В лагерь сначала попал из Литвы. А оттуда как польский гражданин – в армию. Только отстал я от них, и что теперь будет – не представляю.

– Лежать тебе пока надо. На ноги встанешь – тогда и поглядим. Повезло тебе ещё раз, что я при железной дороге. А свёкор мой – он помощник начальника станции в Илецке. Это час езды отсюда. Оформит тебе справку, что заболел, от эшелона отстал. У меня телефон в будке, где ты чуть не замёрз. О том, что ты у меня, я всё равно сообщить по начальству должна. Порядок такой.

Дарья отбросила со лба норовившую упасть на глаза чёрную прядь и продолжала:

– Там и сыночек мой – у свекрови в Илецке. И мы там с мужем жили. Муж мой, Фёдор, тоже железнодорожник, бронь имел. Его на фронт не брали, так он добровольцем ухитрился. Всё говорил: другие воюют, как же я, коммунист, в тылу останусь? И погиб в октябре под Харьковом. Вот судьба: из-под Киева, из окружения, вышел, а под Харьковом убили. Мы хорошо с ним жили, любил он меня. Только свекровь меня поедом ела, вмешивалась. И то плохо, и это. А как похоронка пришла на Федю, так и не стало мне житья совсем. Свекровь со свету сживала, всё упрекала, что мужа не остановила, на фронт отпустила. Тут как раз старый обходчик умер на этом участке, так я с горя сюда попросилась. От свекрови подальше. Только боязно мне тут одной. Ведь на много вёрст кругом – никого. А если лихие люди какие? А у меня, – Дарья кивнула на висевшую на стене старую берданку, – вот и вся моя защита. Ладно, утомила я тебя. Слабый ты ещё и по-нашему не всё понимаешь. По глазам твоим вижу.

Дарья встала, и Юда невольно посмотрел на неё мужским неравнодушным взглядом. Это не укрылось от обходчицы.

– Спи давай. А я пойду, посмотрю. У нас, когда заносы, дрезина ходит, пути расчищает. Вернусь – ужинать будем.

Дарья была права. Часть того, что она говорила, Юда понимал скорее по смыслу. Русских слов он наслышался от Дины, но не знал язык так хорошо, как она. Дина, родившаяся в Двинске, любила русскую литературу, читала русские книги и вставляла в свой идиш русские выражения. Для неё это было отдушиной в незнакомой Литве, пока она не научилась говорить по-литовски. Дина! Юда вспомнил своё видение: Дину в белом платье, показывающую на лежащих неподвижно сыновей. Почему они лежат? Что это значит? Что там происходит в Каунасе? Может, Дарью спросить? Наверняка растолкует.

Но Дарья только головой покачала: