Однажды Генрих Гейне[67]
упрекал одного господина в жестокосердии за то, что он прогнал своего слугу за какую-то пустую вину. – «Что делать! – возразил обвиняемый, – я не филантроп! Однако, – прибавил он через минуту, – и у меня есть привязанности: я люблю скотов». – «О! это вероятно из эгоизма»! – едко сказал Гейне.В путешествии Пирона в Брюссель, которое он предпринял, чтоб увидаться с Руссо, они гуляли однажды вдвоем в поле. Пробило двенадцать часов. Руссо становится на колени, чтоб прочесть молитву к ангелу-хранителю. – «Господин Руссо, – сказал ему Пирон, – Это бесполезно; кроне Бога – нас никто но видит».
Эпиграммы Альфонса Карра[68]
задели не окну личность, почему иногда ему приходилось оппонентам своим отвечать не только пером, но и шпагой или пистолетом. Одна писательница хотела убить его, да только оцарапала ножом. Это составило сюжет для целой книжки «Ос», и юморист повесил этот нож у себя в кабинете с надписью: «Дан госпожою Луизою Колле Альфонсу Карру в… в спину». Это покушение послужило автору «Ос» блестящей рекламой.Натаниэль Ли[69]
, драматический английский писатель, до сих пор еще не оцененный по достоинству, умер в Лондоне, в доме сумасшедших. Здесь он, уже страдая помешательством, написал свою трагедию «Королевы-соперницы». Работал он обыкновенно ночью, при свете луны. Однажды легкое облако набежало на эту особенного рода лампу. Поэт рассердился и повелительным тоном сказал: «Юпитер! Встань и сними его с луны»! Между тем облако увеличивалось, сгущалось и совершенно закрыло месяц. Ли засмеялся и прибавил: «Какой ветренник! Я ему велел только снять это с луны, а он совсем погасил ее»!Госпожа Карнюэль, современница известной писательницы, госпожи Севинье, славилась своим умом и уменьем отвечать скоро и кстати. Однажды к ней явилась приятельница ее, госпожа Сен-Лу и, просидев у нее более часа, сказала наконец: «Я вижу, что меня у. решительно обманули: вообразите, мне сказали, что вы потеряли рассудок»! – «Ага, – отвечала госпожа Карнюэль, теперь вы знаете, как осторожно надобно принимать все эти новости! Ведь вот и мне говорили, что будто бы ваш рассудок нашелся».
Драйдон[70]
обедал раз с герцогом Букингэмом, графом Рочестером и с лордом Дорсетом. После обеда трое вельмож, истребив достаточное количество портвейна и тому подобного, начали толковать об английском языке, об изящном слоге и наконец заспорили о том, у кого из них слог изящнее. Для разрешения спора они согласились, чтоб каждый из них написал сейчас же какой-нибудь небольшой отрывок и чтобы Драйден, как писатель, решил, чьё произведение будет лучше. Герцог и граф принялись ва работу серьезно; Дорсет написал на скорую руку несколько слов. Когда всё было готово, Драйден начал рассматривать образцы. – «Господа, – сказал он, – обращаясь к Букингэму и Рочестеру, ваш слог мне нравится, но слог Дорсета приводит меня решительно в восхищение. Судите сами, я прочту вам его сочинение: «Первого числа будущего мая я, нижеподписавшийся, обязываюсь заплатить Джону Драйдену или кому он прикажет пятьсот фунтов стерлингов. 15 апреля 1686 г. Подписано: лорд Дорсет». Выслушав это образцовое сочинение, и герцог и граф не могли не сознаться, что избранному ими судье слог соперника их, действительно, должен был показаться несравненно приятнее всех витиеватых фраз, которыми они напичкали свои образцы.Поппе, английский писатель, говорил где-то: «Если небо даровало нам такое огромное количество ума, будем просить его, чтобы оно послало человечеству еще еще более рассудка, а то иначе нам не справиться с этим подарком». – «Ум и рассудок, – говорит он другом месте, – созданы как муж п жена, чтобы взаимно помогать друг другу; но они, как супруги, почти постоянно ссорятся между собою».
Один из друзей Пирона встретил его на прогулке в Тюльери. Дав заметить сопровождавшим его высокий рост и почтенный вид писателя, а также и палку, с которой тот постоянно ходил, он сказал им смеясь: «Не находите ли вы, как я, что Пирон страшно похож на прелата»? Сказав это, он идет к нему навстречу, становится на колени, как бы прося благословения. Пирон, не могший слышать их разговора, тотчас однако смекнул в чем дело. Он величественно поднимает руку, благословляет его и говорит: «Встань, не то я тебя взаправду конфирмую».
Поступив в члены Французской академии, Фонтенель[71]
сказал: «Теперь на свете только тридцать девять человек могут почитать себя умнее меня».Аббат Велли писал однажды Вольтеру, чтоб узнать, откуда он заимствовал один очень интересный и смелый анекдот. – «Что за дело, – отвечал ему Вольтер, – справедлив или ложен анекдот? Когда пишешь для того, чтобы забавлять публику, нужно ли быть настолько мелочным, чтобы писать одну только правду!»