Алмаз. Апокриф от московских

– Ну если вкратце, то обретение истинного знания происходит в момент перехода живого в неживое. Потому что «знать» и «уметь» – это разные вещи. Человек, познав устройство организма, все равно не может одномоментно командовать своему сердцу – перекачивать кровь, своим почкам – выводить токсины, своим легким – насыщать кровь кислородом. То есть выполнять работу Создателя. «Ах, ты узнал? Молодец какой! Ну на – делай ее сам».

– Да вот я тоже постоянно удивляюсь, до какой степени человечество интересует смерть. Прямо круглые сутки по всем каналам стали крутить. Того и гляди – до нас докопаются. А раньше-то как: один канал и все живенькие такие – надои повышают, зерно обмолачивают, куют чего-то…

– Мироздание, на мой взгляд, – это такая заводная игрушка. Создатель устроил и завел. А ключик человечеству не отдал. Да и с чего бы? Это человечество в гордыне своей решило, что оно – венец творения. И вполне возможно, что оно как раз удалось Создателю не самым лучшим образом. Человек жаден, завистлив, лжив, коварен, жесток… Уж что один человек может сделать с другим – ни одному зверю в голову не придет. Говоря коротко, абсурдом является сам поиск ключа-истины. Не следует, мне думается, задаваться вопросами не по рангу.

– Но зачем-то же наделил Создатель человека способностью к логическому мышлению? – продолжал сопротивляться Фофудьин.

– А это для того, чтоб он не убился вконец граблями на пути к познанию истины. Чтобы воспроизводство продолжалось. Логика решает дискретные задачи утилитарного характера и к поиску истины никакого отношения не имеет. Логично при прохудившихся сосудах делать аортокоронарное шунтирование, например. А теперь представьте себе смертную плоть как сосуд духовности. И вот, в силу каких-то внешних или внутренних обстоятельств, он поврежден: разуверился в своих идеалах человек. Абсурдом была бы попытка шунтирования такого сосуда.

– Я понимаю: человек стал просто свободен от себя. Что же тут лечить?..

– Ну где-то так… Абсурдность мысли выявляет абсурдность жизни погрязшего в грехах общества, которое в пафосности своей духовной ищет в ней какой-то смысл.

– Может, вы и правы. Да-да… – Собеседник поднес фужер к ноздрям и вдохнул аромат. – Иногда хочется, знаете ли, задать обществу вопрос: если оно найдет смысл своего существования, что оно с этой находкой делать будет? А с другой стороны, чем же тогда жить, позвольте спросить?

– Эмоциями, чувствами. Это лучшее, что даровано всему живому Создателем.

Святослав Рувимович хотел было решительно возразить против такого легкомысленного подхода и даже напомнить собеседнику о том, что Создатель в милости своей даровал человеку еще и разум и зачем-то сделал его любознательным, но тут распахнулась белая дверь палаты и мужеподобная медсестра сердито гаркнула:

– Ужинать! Или вам что – отдельное приглашение? Сколько лет тут лежите, никак распорядок не усвоите!

Было понятно, что ее очень раздражало умение некоторых пациентов договариваться с начальством и устраиваться с комфортом. По ее убеждению, должно быть одинаково плохо всем. Но главврач – единственный, кто верил в подлинность документов этих пациентов, очень рассчитывал на доподлинное приобщение, полагая справедливым такое завершение своей карьеры в данном учреждении. Недавно на него снизошло откровение: жизнь прошла в дурдоме.

– Зачем разум, если существует распорядок? – заметил сам себе Святослав Рувимович.

– Да, пожалуй, пора валить отсюда, – отозвался его собеседник. – Диссиденты кончаются, поговорить не с кем.

За период построения социализма царевичу и Фофудьину, как и другим московским нетрадиционным потребителям, не раз случалось попадать в обитель скорби. Причиной тому служили попытки бдительных организаций установить их личности. Впрочем, особой разницы между тем, что происходило внутри клиники и снаружи, они не наблюдали, поэтому относились к перемещению философски. Но к концу восьмидесятых интерес организаций к ним угас – исторический фон неумолимо менялся.