Алмаз, погубивший Наполеона

Мадам писала, что, когда она видит короля, по коже у нее бегут мурашки. Она вспоминала, как много лет назад она стояла на галерее и слушала его музыку и аплодисменты, распространяющиеся волной, когда он шел мимо, и становившиеся громче и громче. Она видела, как граф Л., который таился за колонной, скользнул вперед — он сказал Мадам, что уповает на честь нести трость короля. Издали она видела, как король выступает с важным видом, растопырив локти, словно для того, чтобы расталкивать толпу, глаза его рыскают из стороны в сторону, чтобы приметить, кто ждет его, кончики его туфель вывернуты наружу, как у балетного танцовщика. В тот миг он показался ей уткой — красивые ноги и изящные ступни на красных каблуках. И все те, кому оказана честь сопровождать короля на прогулке, вереница дворян — носки врозь, стянутые в поясе, локти врастопырку, треуголки под мышкой — важно выступающие утки. Каждый в широченном бархатном сюртуке, расширяющемся книзу, в парчовым камзоле почти до колен и с бриллиантами на эфесе шпаги.

Иные так сильно плескали в ладоши, что в воздух с их огромных париков поднимались облака пудры.

Король не озаботился заметить графа Л., которому всего лишь раз позволено было держать свечу во время королевского туалета. Свечу в подсвечник вставили криво, и воск капля за каплей падал на графа, и он корчил гримасы и чуть не упал в обморок от боли, но не издал ни звука.

Мадам поняла тогда, что все это — птичник, и подумала, что этот театр куда лучше, чем у Мольера, и больше никогда — или почти никогда — не боялась и не скучала.

* * *

В середине октября 1714 года, вскоре после того, как король Георг Первый Ганноверский прибыл в Англию, и даже еще перед тем, как он был коронован, губернатор Питт отправился к нему во дворец. Тридцатиоднолетний сын короля присутствовал на встрече и все время недобро улыбался.

Питт провел во дворце больше часа и показал великий бриллиант. Камень вызвал восторг, и его как будто захотели получить, и Питт надеялся, что страна купит его для королевской семьи.

Георг, правнук Якова Первого и кузины Мадам, был мелким немецким дворянином пятидесяти четырех лет, почти не говорившим по-английски. Когда король протянул свой длинный палец к драгоценности, переводчик сказал Питту, что королю понравился этот бриллиант.

Сын наблюдал за происходящим, преисполненный своей обычной ненависти. (Все английские Георги ненавидят своих сыновей, а те — отцов.) Однажды молодой принц попытался переплыть замковый ров, чтобы повидаться со своей матерью, которую Георг держал в заточении тридцать два года за якобы имевший место роман со шведом Филиппом фон Кенигсмарком. Сам швед исчез, и многие полагали, что куски его тела лежат под полом во дворце в Ганновере.

Оба они, король и Томас Питт, считали, что их обманули жены, и у обоих были сложности с сыновьями. Питт понял это сразу же, заметив, как король и его сын расположились в комнате. Он увидел хорошо ему знакомую смесь вызова, возмущения, ревности, разочарования, страха и беспомощной любви.

Оба они, Питт и король, были одержимы теми местами, где жили в молодости: Питт — своей Индией, а Георг — Горде, охотничьим домиком подле Люнеберга.

Питт отдал королю бриллиант, сказав переводчику, что это лишь на показ, а не в дар. Он услышал много немецкого и испытал ужасное чувство, испугавшись, что король может и не вернуть камень.

Король не сводил голубых глаз с бриллианта. Он приложил его к голове, где парик разделялся на два напудренных кока, и подошел к большому позолоченному зеркалу. Потом приложил камень к кружевному галстуку и опустил свой длинный заостренный нос.

За спиной у него губернатор сжал руки и выдавил улыбку, от которой слезы выступили на глазах.

Король медлил с возвращением бриллианта так долго, как только было возможно.

* * *

В конце октября 1714 года Томас Питт приехал в Фонтенбло показать le Grand Pitt[35] Людовику Четырнадцатому.

Мадам, горевавшая по поводу недавней смерти своей тетки курфюрстины Софьи, присутствовала на королевском приеме в тронном зале. Она заметила, что теперь, когда король восседает на троне, ноги его не достают до пола. В среду они охотились, и листья хрустели под колесами коляски Мадам, потому что она уже довольно давно стала слишком тяжела для любой лошади и прекратила выезжать верхом. Она всегда любила Фонтенбло, потому что Швейцарский замок с его эркерами, деревянными панелями на стенах и тяжелыми резными скамьями очень походил на старые немецкие замки.

В тот день у короля было плохо с желудком. За завтраком жареных жаворонков и сахарные парусные корабли унесли нетронутыми. Губернатор Томас Питт вошел в эту тягостную атмосферу, стук трости аккомпанировал его шагам по паркету тронного зала.

Он был напуган и почти не замечал ни безмерности сводчатых арок, ни потолочных фресок — тела, крылья, ленты из золотого дерева, взвихренные занавеси, старые придворные в оконных нишах.