Алмаз раджи (сборник)

Благодаря моему образу жизни, я двигался в одном и только в одном направлении. Осознав, что с нравственной стороны человек вполне двойствен, я увидел это в самом себе. Наблюдая в себе соперничество двух противоположных натур, я понял, что назвать каждую из них своей я могу только потому, что и та и другая равно составляют меня; еще задолго до того, как мои научные изыскания открыли передо мной практическую возможность такого феномена, я с наслаждением предавался мыслям о полном разделении этих двух элементов. Если бы только, говорил я себе, их можно было расселить в отдельные тела, жизнь освободилась бы от всего, что делает ее невыносимой; дурной близнец пошел бы своим путем, свободный от высоких стремлений и угрызений совести своего добродетельного двойника, а тот мог бы спокойно и неуклонно идти стезей добра, не опасаясь позора и кары, которые прежде мог бы навлечь на него обитающий в нем носитель зла. Именно эта непрерывная борьба двух враждующих близнецов в истерзанных недрах души стала извечным проклятием человечества. Но как их разъединить?

Вот о чем я раздумывал, когда на лабораторном столе для меня забрезжил путеводный свет. Я начал осознавать глубже, чем кто-либо, всю зыбкую нематериальность, всю туманную бесплотность столь неизменного с виду человеческого тела. Я обнаружил в своих экспериментах, что некоторые вещества обладают свойством колебать и преображать эту мышечную оболочку, как ветер, играющий занавесками в беседке.

Две веские причины не позволяют мне объяснить здесь научную сторону моего открытия. Во-первых, с тех пор мне стало ясно, что бремя жизни возлагается на плечи человека навеки, и любая попытка сбросить его неизменно кончается одним: оно вновь ложится на них, становясь еще более тягостным и неумолимым. Во-вторых, как станет ясно из дальнейшего, открытие мое не было доведено до конца. Поэтому будет достаточно сказать, что я не только распознал в своем теле своего рода «ореол», эманацию[92] неких сил, образующих дух, но и сумел изготовить препарат, с помощью которого эти силы лишались верховной власти, и возникал другой внешний облик, который точно так же принадлежал мне, хотя и был выражением одних только низших сторон моей души.

Я долго не решался применить эту теорию на деле. Я отлично знал, что рискую жизнью. Вещество, которое с таким могуществом подавляло и преображало самые основы личности, могло при самом ничтожном превышении дозы или несвоевременном приеме внутрь привести к роковому результату. Однако искушение произвести такой необычайный опыт в конце концов взяло верх над страхом. Я уже давно знал состав реактивов, необходимых для приготовления смеси, и приобрел у одной оптовой фирмы значительное количество той редкой соли, которая, как показали мои опыты, была совершенно необходимым ингредиентом. И вот в одну проклятую ночь я смешал все составляющие, увидел, как они кипят и дымятся в стеклянном сосуде, а когда реакция завершилась, я, забыв про страх, выпил все до дна.

В то же мгновение я почувствовал мучительную боль, ломоту в костях, тягостную дурноту и такой ужас, какого человеку не дано испытать ни в час рождения, ни в час смерти. Затем эта агония внезапно прекратилась, и я очнулся, чувствуя себя, словно после тяжелой болезни. Все мои ощущения изменились, стали совершенно новыми и поэтому неописуемо сладостными. Я был моложе, все мое тело пронизывала счастливая легкость, я ощущал бесшабашную удаль, в моем воображении бушевал вихрь беспорядочных чувственных образов. Узы долга распались и более не удерживали меня, душа обрела неведомую прежде свободу, весьма далекую от безмятежной невинности. С первыми проявлениями этой новой жизни я понял, что стал гораздо более порочным, настоящим рабом таившегося в моей душе зла, но в ту минуту эта мысль только пьянила меня, как вино. Я раскинул руки, наслаждаясь непривычностью ощущений, и вдруг обнаружил, что стал гораздо ниже ростом!

В это время в моей комнате еще не было того зеркала, что стоит теперь рядом с моим письменным столом. Оно служило мне для того, чтобы следить за всеми фазами перехода из одной телесной оболочки в другую. Близилось утро – темное и мрачное, все слуги еще спали, и я, полный торжества и надежды, решил проникнуть в собственную спальню. Чужой в своем собственном доме, я пересек двор, прокрался по коридорам и в спальне, где стояло трюмо, впервые моим глазам предстал облик Эдварда Хайда.