Алмаз раджи

По чистой случайности, спустя две недели доктор Джекил дал один из своих веселых обедов, собрав шестерых старых друзей – людей достойных, к тому же истинных ценителей хорошего вина.

Мистер Аттерсон постарался задержаться в доме доктора дольше прочих гостей. Впрочем, он и прежде нередко засиживался у приятелей. Там, где Аттерсона по-настоящему любили, его любили искренно. Нередко хозяин дома просил суховатого нотариуса остаться, когда весельчаки и остроумцы уже расходились, чтоб освежить мысли в его плодотворном молчании и отдохнуть после шумного застолья. Доктор Джекил не составлял исключения. И сейчас, когда они уселись у камина, по выражению глаз этого рослого и полноватого пятидесятилетнего человека с мягким лицом, носившим отпечаток таланта и доброты, было видно, что он искренно и глубоко любит Аттерсона.

– Мне хотелось бы поговорить с вами, Джекил, – начал нотариус. – Вы помните свое завещание?

Внимательный наблюдатель мог бы заметить, что доктору не понравилась эта тема, однако он ответил с веселой непринужденностью:

– Мой бедный Аттерсон! Клиент вроде меня для вас сущее несчастье. Я никогда не видывал человека в таком отчаянии, как вы, когда я вручил вам мое завещание. Если, конечно, не считать этого упрямого педанта Лэньона, который не выносит того, что называет моей «научной ересью». Не хмурьтесь – я знаю, что он превосходный человек, но это не мешает ему оставаться ограниченным педантом, ретроградом и брюзгой. Я страшно в нем разочаровался.

– Вы знаете, что это завещание всегда казалось мне странным, – продолжал Аттерсон, безжалостно отметая попытку доктора сменить тему беседы.

– Мое завещание? Да, я знаю об этом, – произнес Джекил с некоторой резкостью. – Вы не раз говорили мне об этом.

– И повторю снова, – произнес нотариус. – Я кое-что узнал о мистере Хайде.

Крупное и красивое лицо Джекила внезапно побледнело, его глаза потемнели. Он прикусил губу.

– Я больше не хочу ничего слышать об этом, – произнес он. – Я полагал, что мы договорились не обсуждать этот вопрос.

– Но то, что я узнал – просто отвратительно, – продолжал Аттерсон.

– Это не меняет сути дела. Вы просто не понимаете моего положения, – сбивчиво заговорил доктор. – Оно крайне затруднительно, Аттерсон, и со стороны выглядит очень странно. Да-да, очень странно. Разговорами тут ничего не поправить.

– Джекил, – сказал Аттерсон, – вы меня хорошо знаете. Доверьтесь мне, и я уверен, что смогу вам помочь.

– Мой добрый Аттерсон, – сказал доктор, – это очень любезно с вашей стороны. Я просто не нахожу слов, чтобы выразить вам свою признательность. И я охотнее доверился бы вам, чем кому бы то ни было, но я не могу этого сделать. Но скажу сразу: это совсем не то, что вы себе вообразили, и дела обстоят вовсе не так плохо, как вам кажется. Чтобы успокоить ваше доброе сердце, скажу только одно: я могу отделаться от мистера Хайда в любую минуту, едва только пожелаю. Вот вам моя рука, и поверьте, что я не лгу. И вот еще что, Аттерсон: не обижайтесь, но это мое личное дело, и я прошу вас больше в это не вмешиваться.

Аттерсон несколько минут молчал и раздумывал, глядя в огонь.

– Вы совершенно правы, – наконец произнес он и поднялся.

– Но раз уж мы коснулись этого дела, и, надеюсь, в последний раз, – продолжал доктор, – я хочу, чтобы вы кое-что знали. Я действительно принимаю большое участие в бедняге Хайде. Я знаю, вы его видели; он сказал мне об этом, и я боюсь, что он был с вами несколько… грубоват. Но я совершенно искренно интересуюсь этим человеком. И если меня вдруг не станет, дорогой Аттерсон, я хотел бы, чтобы вы взяли его под свою опеку и защитили его права. Я думаю, вы бы непременно так и поступили, если бы знали все. Дав мне такое обещание, вы снимете с моей души огромную тяжесть!

– Во всяком случае, я не могу обещать, что буду питать к мистеру Хайду симпатию, – проговорил нотариус.

– Я и не прошу об этом, – грустно заметил Джекил и положил руку на плечо друга. – Я прошу только о справедливости; прошу вас помочь ему ради меня, когда меня не станет.

Аттерсон глубоко вздохнул.

– Хорошо, – сказал он, – обещаю.

Убийство Кэрью

Одиннадцать месяцев спустя, в октябре 18.. года, весь Лондон был потрясен невероятно жестоким убийством. Жертвой преступления оказался человек, занимавший очень высокое положение. Подробностей о случившемся просочилось мало, но и они возбуждали всеобщий ужас.

Некая служанка, жившая невдалеке от Темзы, вернулась к себе в комнату около одиннадцати часов вечера. Вечер был ясным, и улицу, на которую выходило окно девушки, заливал лунный свет. По-видимому, эта служанка обладала романтической натурой, потому что она села на сундук у окна и задумалась. Никогда еще (со слезами повторяла она, рассказывая о случившемся) она не чувствовала такой благожелательности, такого доброго расположения к людям и ко всему миру.