Алмаз раджи

Мистеру Соулису, ясное дело, не понравилось, что эта черная образина так бесцеремонно направляется прямо в его дом, и он пустился бежать пуще прежнего. Минуту спустя он тоже перебрался через речку, пробежал по дорожке, но никакого черного человека нигде не было видно. Пастор вышел на дорогу, осмотрелся, но и там никого не было; обошел весь сад кругом – нигде ни души!

Встревоженный и напуганный, что вполне естественно, он взялся за дверную щеколду и распахнул дверь. И на самом пороге его глазам предстала Дженет Макклоур со своей кривой шеей и таким выражением на лице, будто она не особо довольна тем, что видит его. А после он вспомнил, что когда в тот раз взглянул на нее, то почувствовал ту же холодную дрожь, какую испытал только что наверху, у кладбищенской ограды, при виде черного человека.

– Дженет, – спросил он, – не видали ли вы здесь черного человека?

– Черного человека? – пролопотала она. – Что вы, пастор, Бог с вами! Сколько ни ищи, а у нас в Болвири не сыщешь ни одного черного человека.

Само собой, говорила она не так ясно, как все люди, а шамкала, как деревенская лошаденка, когда она жует овес.

– Ну что ж, Дженет, – сказал мистер Соулис, – если здесь не было черного человека, то, значит, я говорил с самим дьяволом!

И с этими словами пастор как подкошенный опустился на стул, и трясло его будто в лихорадке, да так, что зубы у него стучали.

– Что за вздор! Как только вам не совестно, пастор? – прошамкала она и дала ему глоток бренди, которое всегда держала в запасе.

Мистер Соулис выпил, ушел в свою комнату и засел за книги. То была длинная, довольно темная комната, страшно холодная зимой и даже в самый разгар лета сырая и промозглая оттого, что дом стоял над самой водой, да и вся местность здесь была влажная и болотистая. Сел он к своему столу и стал думать обо всем, что с ним было с тех самых пор, как он поселился в Болвири, а также в то время, когда он еще жил дома, был мальчишкой и бегал по горам и купался в ручьях. А этот черный человек все не выходил у него из головы, словно припев какой-то песни. И чем больше он думал, тем больше ему думалось про черного человека. Он пытался молиться, но слова молитвы вылетали из головы, и он никак не мог их припомнить; тогда он принимался за свою книгу, но из этого тоже ничего не выходило. Временами ему казалось, что черный человек стоит рядом, и тогда он весь покрывался потом, холодным, как колодезная вода, а временами он приходил в себя и помнил обо всем этом не больше, чем новорожденный младенец.

Наконец он встал, подошел к окну и стал смотреть на воды Дьюлы. Деревья там растут густо, а вода возле пасторского домика глубокая и черная; вот смотрит он и видит, что Дженет полощет белье на берегу, подоткнув юбку. Она стояла спиной к пастору, и тот со своей стороны едва сознавал, на что он смотрит. Но вот она обернулась, и он увидел ее лицо. И при этом у него опять дрожь пробежала по всему телу, как уже дважды в тот день. И вдруг ему вспомнилось, что люди болтали, будто Дженет давно умерла, а это существо просто оборотень, принявший ее облик и вселившийся в ее тело. Тут он отступил от окна и стал пристально ее разглядывать. Смотрит он и видит, как она топчется у воды, полощет свое белье и что-то каркает про себя, вроде как напевает… И, прости Господи, какое же у нее было страшное лицо! А пела Дженет все громче и громче, но ни один рожденный от женщины человек не смог бы понять ни слова из ее песни; а иногда она начинала поглядывать искоса куда-то вниз, хотя смотреть там было не на что.

Дрожь опять пробежала по всему телу пастора Соулиса, и он почувствовал, что озноб добрался до самых костей. Это было ему предостережение свыше, но мистер Соулис все-таки винил одного себя: как можно думать так дурно о несчастной, свихнувшейся женщине, у которой никого на свете нет, кроме него. Он помолился за Дженет и за себя и выпил холодной воды – еда ему была противна, – и лег в свою холодную, неуютную постель.