Алмаз раджи

Несмотря на эти раздумья, времени я не терял: бегом вернулся обратно в нашу каюту, надел башмаки, разыскал бутылку вина и поднялся на палубу. Хендс неподвижно лежал там же, где я его и оставил. Веки его были полуопущены, словно дневной свет резал ему глаза. Искоса взглянув на меня, он принял бутылку, ловко отбил горлышко и одним глотком осушил ее до половины. Затем, переведя дух, извлек из кармана пачку жевательного табаку и обратился ко мне:

– Будь так добр, отрежь мне кусок. А то у меня и ножа при себе нет, да и сил, чтобы им воспользоваться, тоже… Ох, Джим, что-то мне совсем худо!.. Видно, в последний раз жую я табак, да и вообще долго не протяну.

– Ладно, Израэль, – сказал я. – Я отрежу вам табаку. Но будь я на вашем месте, то перед смертью постарался бы покаяться.

– Покаяться? В чем же это?

– Как в чем? – возмущенно вскричал я. – Вы изменили долгу. Вы обагрили свои руки невинной кровью. Вот лежит человек, которого вы убили, и вы еще спрашиваете меня – в чем вам покаяться?

Я, пожалуй, чересчур разгорячился, думая об окровавленном ноже, который лежал у него за пазухой и был предназначен для меня. Но Хендс невозмутимо глотнул вина и заговорил наставительным тоном:

– Я тридцать лет провел в море, видел хорошее и плохое, штормы и штили, голод и жажду, поножовщины, артиллерийские дуэли, да мало ли что еще. И, уверяю тебя, ни разу не видел, чтобы от добродетели была хоть какая-то польза! Кто бьет первым, тот и прав – вот и все заповеди. «Мертвые не кусаются» – такова моя любимая поговорка. Аминь!.. А теперь довольно об этой чепухе. Смотри – прилив уже неплохо поработал, и если ты, капитан Хокинс, будешь в точности выполнять мои указания, то мы вскоре введем шхуну в бухту и ступим на сушу.

Нам и в самом деле оставалось пройти не больше двух миль, но плавание предстояло не из легких. Вход на Северную стоянку был не только узким и мелководным, но и извилистым. Однако я оказался неплохим рулевым, а Хендс – отличным штурманом. Мы лавировали так ловко, что просто любо-дорого.

Как только мы миновали пару скалистых выступов, нас со всех сторон окружила земля. Берега Северной бухты были покрыты таким же густым лесом, как и берега Южной, но сама бухта оказалась такой длинной, что больше напоминала устье реки. Прямо перед нами в южном углу бухты виднелся на мели остов полуистлевшего корабля. Это было большое трехмачтовое судно, но оно так долго пролежало здесь, что сплошь покрылось водорослями и ракушками, а на его палубе разросся мелкий кустарник, сейчас покрытый цветами. Зрелище было удручающее, но оно подтверждало, что бухта эта вполне пригодна для стоянки.

– Отлично, – сказал Хендс. – Посмотри-ка туда – вот оно, место для стоянки. Чистый песок на дне, никогда никаких волн, деревья вокруг и вдобавок этот цветник на старом судне.

– А если мы сядем на мель, как потом с нее сняться? – спросил я.

– Проще простого. Протяни во время отлива канат на ту сторону бухты, оберни вокруг сосны потолще, а другой конец привяжи к шпилю, да и тяни, когда поднимается прилив. Шхуна сама сойдет с мели… А теперь, приятель, смотри в оба. Мы совсем рядом с мелью, а судно идет чересчур быстро. Возьми правее… так… еще правее… чуть левее… прямо!

Хендс отдавал приказания, а я поспешно их выполнял. Внезапно он крикнул: «Руль на борт, живо!» Я повернул руль, и «Эспаньола», сделав крутой поворот, подошла вплотную к берегу. Все мое внимание было поглощено маневрами, и я совсем позабыл о том, что должен следить за боцманом. Перегнувшись через правый борт, я ждал той минуты, когда днище шхуны коснется песка, и несомненно погиб бы, если бы случайно не оглянулся. То ли сработал инстинкт самосохранения, то ли какая-то тень промелькнула в поле моего зрения – так или иначе, но я обернулся и увидел Хендса, кравшегося ко мне с ножом в руке.

Наши взгляды встретились, и мы оба одновременно закричали: я от ужаса, а он от ярости. Несмотря на рану, боцман бросился на меня, как взбесившийся бык, а я отскочил в сторону и выпустил румпель из рук. Румпель с силой ударил Хендса прямо в грудь и швырнул его на палубу. Это спасло мне жизнь. Прежде чем он успел вскочить на ноги, я уже был далеко. Остановившись у грот-мачты, я выхватил из кармана пистолет и прицелился в Хендса. Курок сухо щелкнул, но выстрела не последовало: порох оказался подмоченным. Я проклял свою небрежность.

Ну почему я давным-давно не осмотрел и не перезарядил оба своих пистолета? Тогда бы мне не пришлось удирать от негодяя, как овце от мясника.

Даже с раной в бедре Хендс двигался на редкость быстро. Седеющие волосы падали на его лицо, налившееся кровью от ярости и напряжения. Я не успел выхватить второй пистолет, да и не пытался, решив, что и он, конечно же, подмочен. Единственное, что мне оставалось, – увертываться от преследователя и не позволить ему загнать меня на нос и прикончить так же, как он только что едва не прикончил меня на корме. Один удар ножом – и все кончено… Я оперся о грот-мачту и с замиранием сердца стал ждать.