Алмазная грань

Пригретая солнцем земля веяла в лицо Тимофею бражным весенним духом, когда он входил в поселок. Елагин почти бегом бросился к знакомой избе. Сердце стучало так сильно, что казалось, пройдет еще минута — и вырвется из груди, полетит птицей навстречу той, дороже кого нет сейчас на свете. Вбежал он на крыльцо и, ошеломленный, замер. Только теперь Тимофей заметил наглухо забитые досками окна и двери избы.

— Это что же такое? — растерянно сказал он, бессильно опускаясь на ступени крыльца. Вытер шапкой вспотевший лоб и повторил тревожно: — Что здесь случилось?

Тимофей долго сидел на крыльце, рассеянно ковыряя выросший между половицами сизый мох. «Нужно идти к соседям, узнать у них», — подсказывал рассудок, а страх сковывал тело. Не было сил подняться с потемневших ступенек. Наконец Тимофей встал. Подошел к новой избе, стоявшей рядом с его опустевшим домом, и осторожно постучал в окно.

Темная занавеска чуть колыхнулась. За ней на миг показался осторожно выглянувший глаз. Заскрипела дверь, и босоногий мужик в пестрядинных портах и заношенной коричневой рубахе вышел на крыльцо. Рыжая борода с первыми нитями седины развевалась на рубахе, как клок огня, раздуваемый ветром. Из-за спины мужика выглядывала пожилая женщина.

— Чего надо? — сердито спросил вышедший на крыльцо.

— Антипа? Что, не признал меня?

— Ба! — изумленно воскликнул рыжебородый. — Неужто Тимофей? А мы слыхали, ты помер. Жив, значит.

— Рано похоронили, — хмуро заметил Тимофей. —Живу и жить думаю. Вернулся вот домой. Только здесь почему-то пусто. Не знаешь ли, где Катерина?

Елагин ждал ответа с тревогой. Антипа, не взглянув на него, сказал:

— Твою Катерину в город свезли. Говорят, в больнице лежит. Кто-то был у ней, не упомню уж, сказывал — плоха.

Неловко переступив с ноги на ногу, Антипа прибавил:

— Все под богом ходим. У меня тоже беда: старая изба сгорела. Пришлось сюда пока перебираться. Соседями стали...

— Та-а-ак, — неопределенно протянул Елагин, хмуро глядя в землю. — Все пусто...

— Мы по-соседски твою избу-то закрыли, — сообщил Антипа. — Подумали: не ровен час — набедит кто-нибудь или еще хуже — спалит начисто. И стекла я прибрал, чтобы ребята из баловства не побили. Куда мы стекла положили — дай бог памяти... Аксинья, не помнишь?

— Не помню, — зевнув, отозвалась жена.

— Экий грех! Да ты не беспокойся, чай, найдутся.

Тимофей, не дослушав, побрел к опустевшему дому. Затрещали оторванные доски, с двери посыпалась пыль, и хозяин вошел в полутемное жилище.

3

В первый же день, как вернулся в Знаменское, Тимофей Елагин зашел к Кириллину. Своего учителя он застал в саду, где Федор Александрович начал разводить какие-то особые яблоки и сливы.

Когда Тимофей распахнул калиточку сада, Кириллин даже не заметил его прихода. Он сосредоточенно копал землю вокруг яблони и, не поднимая головы, в чем-то убеждал огромного серого кота, сидевшего на садовой скамейке.

— Федор Александрыч! — радостно окликнул Елагин, спеша к учителю. — Здравствуйте!..

— Ой!.. Ты ли это, Тимошка? — пораженно спросил Кириллин и, отряхнув руки, обнял подошедшего Елагина. — Отпустили?

Они взглянули один на другого и невольно рассмеялись.

— Ах ты, сибирный, сибирный, — похлопывая Тимофея по спине, бормотал Кириллин, — хлопот-то сколько наделал. Катерина болеет, у меня душа не на месте. Ну-ка, рассказывай! Садись!

— Поди-ка, надоело сидеть, — хмуро сказал Елагин. — Последнее время только этим и занимался.

Федор Александрович столкнул со скамейки обиженно мяукнувшего кота и потянул Тимофея за рукав. Они сели, все еще рассматривая друг друга с непроходившим радостным удивлением.

— Давненько мы с тобой не виделись, — сказал Кириллин и, словно вспомнив только теперь добавил с напускной суровостью: — Крамольник, нечистый дух! У меня целый узел ваших книжек и газет до сей поры сохранился.

— Сберегли? — взволнованно спросил Елагин.

— Тебя жалко было. Закатали бы, дурня, надолго, если бы эту музыку нашли. А у меня что? Места книжки не пролежали. Пользуйтесь, пока можно.

Тимофей просидел долго у Кириллина.

Федор Александрович не спеша рассказывал о заводских делах, о своем саде, о семье Ромодина, которой помогал украдкой от жены. Потом, словно что-то вспомнив, он посмотрел в глаза Тимофею и спросил:

— Ты что делать-то думаешь? На завод пойдешь или...

— А что кроме завода может быть?

— Нынче и не поймешь, у кого что на уме. К земле многие стремятся.

— Рабочие? — с недоверием спросил Тимофей,

— От нужды рабочие-то, — с легким презрением ответил Кириллин. Немного помедлив, он пояснил: — Из деревни пришли, на деревню и оглядываются.

— И все-таки это пополнение рабочего класса, — сказал Елагин. — Я тоже ведь из деревни пришлый.

— Ну, ты — иное дело, а из тех настоящих мастеров не будет.

— Это почему же, Федор Александрыч? — с удивлением спросил Тимофей.

— Потому, что стремления нет. У них душа-то не о стекле и не о работе, а о своем хозяйстве тоскует.

— Вряд ли, — качая головой, усомнился Тимофей Елагин. — Просто не поняли еще своей дороги в жизни. Думают, можно в одиночку выбиться в люди. И мы пока не сумели им дать правильного понятия.