Алмазная история (пер. Н.Селиванова)

Ну, возможно, ещё в каких-то тетрадках, засунутых между томами, где попало. А посему она вынимала книги по очереди, просматривала их, трясла и проверяла, нет ли чего под обложкой.

Начала Юстина с нижней полки, и только когда добралась до четвертой, где можно было уже выпрямиться, сообразила, что не мешало бы накинуть какую-нибудь защитную одежду вроде халата, потому как, несмотря на то что рылась она в застекленном шкафу, пыли на ней осело столько, будто её специально собирали на старом чердаке. Сил у девушки оставалось ещё много, а нервы помаленьку успокаивались.

Для шестой полки требовалась уже лесенка. В библиотеке было аж две стремянки: повыше и пониже. Возможно, именно с этого угла Юстина начала как раз потому, что здесь стояла одна из них. Она сняла с пятой полки последний том, подвинула лесенку поближе и уселась на нижней ступеньке, просматривая комедии Корнеля.

На первом же, титульном, листе обнаружился едва видимый, нацарапанный от руки текст.

«Мандрагора, – прочитала она. – Человек, заклятием в корень обращенный…» Обрадовавшись находке, девушка решила тут же переписать текст, хотя и предвидела возможные трудности. Запись – выцветшая, язык какой-то странный, несовременный, вероятно, переписано это с чего-то ещё более древнего.

Вскочив со ступеньки, чтобы взять перо и бумагу, она зацепилась локтем о поручень стремянки, и Корнель вылетел у неё из рук. Книга шлепнулась на пол и раскрылась посередине, где как бы в качестве закладки торчала какая-то бумажка. Юстина нашла бы эту бумажку, только покончив с переписыванием текста о мандрагоре, сейчас же она с любопытством подняла её.

Бумага на вид казалась гораздо моложе той поблекшей записи на титуле книги. Первоначально, вероятно, это был листок весьма дорогой бумаги, но затем сильно пообтрепался и испачкался. Начав читать запечатленные на нем строки, Юстина сразу поняла, что имеет дело с фрагментом письма: серединой, без начала и конца, исчерканной и перемазанной, да ещё и с оторванным уголком.

Текст гласил:

«…спятил. Дикие претензии. Ведь ты же не похитил? Алмаз твой, раз ты его получил, даже если и получил ни за что. Кажется, единственный раз в жизни ты заключил выгодную сделку. А если бы ты продал коня? Заплачено алмазом вместо золота, только и всего. Возможно, мадам де Бливе в глазах дикого набоба имеет большую ценность, чем какой-то там конь, это дело вкуса, я не ориентируюсь в ценах на распутниц в Индостане. Не хочу упрекать, но тебе она тоже обошлась недешево, и теперь сестра выплачивает твои долги. Да, именно сестра, так как у матери уже нет на это средств. Если этот алмаз и правда такой ог… покроет понесенные затраты, и нет причин… сомнева… Он принадлежит тебе… и мне, ожида…»

Потрясенная Юстина несколько раз перечитала вышеизложенные строки, обрывающиеся на недостающем уголке. Листок похож был на черновик, кто и кому отправил столь интригующее послание, она даже не пыталась угадать. Бросив на полпути обнаруженную мандрагору, девушка помчалась к бабушке.

– Где ты это нашла? – спросила Клементина, слегка порозовев по прочтении текста. – Принеси книгу.

Выражение лица бабки было весьма красноречиво. Юстина бегом обернулась туда и обратно, притащив Корнеля.

В старом потрепанном томике на титульном листе находилась дарственная надпись, едва заметная, так как на неё залезал текст о мандрагоре. Корнеля вместе с собственными чувствами некий Л. де М. преподносил мадемуазель Людвике де Нуармон, которая, вне всякого сомнения, произведение читала и оставила в книге черновик как раз в то время писавшегося послания. Она сама или кто-то другой. Пол лица, пославшего письмо, угадать было невозможно, но что-то все же подсказывало, что это женщина. Весьма вероятно, та самая сестра, платившая долги, писала брату, и очевидно в то время она была уже не молоденькой девушкой.

– Поразительно, – произнесла Клементина и вызвала Флорека.

Когда пятнадцать лет назад расторопный паренек из польской деревни прибыл во Францию, в Нуармоне жива ещё была старая ключница, чуть-чуть не дотянувшая до ста лет. Несмотря на свой возраст, держалась она отлично, и, пожалуй, единственное, где годы давали о себе знать, было то, что немного путала людей. Клементину старушка принимала за вдовствующую сестру господина графа, а Флорека – за собственного внука, из которого обязательно хотела сделать первого камердинера. Целых два года она активно этим занималась, после чего и скончалась, но эти два года оказались весьма и весьма полезными.

– Ты когда-то записывал все, что плела старая Викторина, – без всякого вступления заявила Клементина верному слуге. – Мне это известно, так как заметки по хозяйству и кое-какие расписки ты мне сам передал.

– К сожалению, не совсем все, милостивая госпожа, – признался Флорек. – Молодой я был, глупый, и довольно много чего пропустил. Зато, потому как записывал, почти все помню, и если ваше сиятельство распорядится, могу дописать…

– На каком ты писал?

– Да и так и сяк. И по-нашему, и по-французскому, как раз, думал, и язык подучу. Пожалуй, странная у меня писанина вышла.