Алмазная колесница

– Я знаю, что по закону вы обязаны сообщить нам об аресте японского подданного в течение двадцати четырех часов, но вы ведь можете и не уложиться в этот срок.

– Могу. Дня два-три понадобится. А то и четыре, – стал подыгрывать американец.

– Стало быть, денька через четыре я получу от вас официальное извещение. У меня тоже очень много дел. Нехватка штатов, еле справляюсь. Пока доложу в департамент, может миновать еще дня три…

Онокодзи прислушивался к этому разговору со все нарастающим беспокойством.

– Послушайте, инспектор! – вскричал он. – Но вы и так уже здесь! Вы знаете, что я арестован иностранцами!

– Мало ли что я знаю. Я должен быть извещен об этом официально, согласно предписанной процедуре, – наставительно поднял палец Асагава.

Титулярный советник решительно не понимал, что означает этот странный маневр, но отметил, что лицо арестанта странно задергалось.

– Эй, дежурный! – крикнул сержант. – Этого в камеру. Да пошлите в бордель за его одеждой.

– Что нам даст эта проволочка? – вполголоса спросил Фандорин, когда князя увели.

Асагава ничего не ответил, только улыбнулся.

* * *

Снова была ночь. Снова Эраст Петрович не спал. Он не мучился бессонницей, сон словно бы перестал существовать, в нем отпала потребность. А может, все дело было в том, что титулярный советник не просто лежал в постели – он прислушивался. Дверь в коридор оставил открытой, и несколько раз почудилось, будто крыльцо скрипит под легкими шагами, будто кто-то стоит там, в темноте, и не решается постучать. Однажды, не выдержав, Фандорин поднялся, быстро прошел в прихожую и рывком распахнул дверь. Разумеется, на крыльце никого не было.

Когда стук, наконец, раздался, он был отрывистым и громким. О-Юми так постучаться не могла, поэтому сердце Эраста Петровича не дрогнуло. Он спустил ноги с кровати, принялся натягивать сапоги, а Маса уже вел по коридору ночного гостя.

То был констебль муниципальной полиции. Сержант просил господина вице-консула срочно прибыть в участок.

Фандорин быстро шел по темному Банду, постукивая тростью. Сзади, зевая, плелся Маса. Препираться с ним было бессмысленно.

В полицию слуга входить не стал, уселся на ступеньке, свесил стриженную ежиком голову, задремал.

– У япошки судороги, – сказал вице-консулу Локстон. – Орет, бьется головой о стенку. Падучая, что ли? Я от греха велел связать. Послал за вами, за Асагавой и за доктором Твигсом. Док уже здесь, инспектора пока нет.

Вскоре явился и Асагава. Выслушав сержанта, нисколько не удивился.

– Так скоро? – сказал он и больше ничего объяснять не стал. Странное спокойствие инспектора, да и весь его «маневр» объяснились, когда в комнату вошел доктор Твигс.

– Добрый вечер, джентльмены, – приветствовал он титулярного советника и инспектора. – Это не эпилепсия. Обычная абстинентная конвульсия. Этот человек заядлый морфинист. У него все вены на руках исколоты. Тут, конечно, еще и следствие истеричности, слабость характера, но вообще-то на такой стадии человек не может обходиться без очередной дозы более двенадцати часов.

– Я же говорил вам, Фандорин-сан, что князь подвержен всем существующим порокам, – заметил Асагава. – Теперь он у нас запоет по-другому. Идемте.

Камера представляла собой закуток в коридоре, отгороженный толстой железной решеткой.

На деревянных нарах сидел связанный по рукам и ногам Онокодзи, трясся в ознобе, клацал зубами.

– Доктор, сделайте мне укол! – закричал он. – Я умираю! Мне совсем плохо!

Твигс вопросительно поглядел на остальных.

Локстон невозмутимо жевал сигару, Асагава разглядывал страдальца с довольным видом. Лишь вице-консулу было явно не по себе.

– Ничего, – сказал сержант. – Через недельку выйдете на свободу, тогда и уколетесь.

Князь взвыл, согнулся пополам.

– Это пытка, – вполголоса произнес Фандорин. – Вы как хотите, господа, но я такими методами добиваться показаний не желаю.

Инспектор пожал плечами:

– Разве мы его пытаем? Он сам себя пытает. Не знаю, как у вас, иностранцев, но у нас в японских тюрьмах заключенным наркотиков не дают. Может быть, в муниципальной полиции другие правила? Вы держите морфий для облегчения страданий арестованных морфинистов?

– Еще чего. – Локстон восхищенно покачал головой. – Ну вы, Гоу, и молодчага. Есть чему поучиться.

На сей раз Гоэмон Асагава не стал протестовать против американской фамильярности, лишь польщенно улыбнулся.