Алмазная колесница. Том 2

Но странный ребёнок не испугался, а вроде как даже развеселился. Во всяком случае, его губы поползли в стороны, словно он не мог сдержать улыбки. Изо рта высунулась чёрная трубочка. Что-то свистнуло, и сержанту показалось, что его в грудь ужалила оса.

Он удивлённо посмотрел – из рубашки, где сердце, что-то торчало, поблёскивало. Никак иголка? Но откуда она взялась?

Хотел выдернуть, но почему-то не смог поднять рук.

Потом всё загудело, загрохотало, и Уолтер обнаружил, что лежит на полу. Паренёк, на которого он только что смотрел сверху, теперь навис над ним – огромный, заслоняющий собой весь потолок.

Неправдоподобных размеров ручища потянулась книзу, становясь всё больше и больше. Потом стало темно, пропали все звуки. Лёгкие пальцы шарили по груди, это было щекотно.

Зрение – первым,
Последним умирает
Осязание.

Голова с плеч

В сумерках, на исходе длинного дня Асагава наведался к тридцать седьмому пирсу. Причал был особенный, полицейский, для арестованных лодок. Там уже третью неделю стояла «Каппа-мару», большая рыбацкая шаланда, задержанная по подозрению в контрабанде. В последнее время вдоль залива повадились шастать джонки из Гонконга и Аомыня. Курсировали в нейтральных водах, ждали безлунной ночи, когда с берега подойдут быстроходные лодки и заберут ящики с вином, мешки с кофе, тюки табака, плетёные короба с опиумом. Братья Сакаи, чья шаланда, попались и теперь сидели в тюрьме, а их судёнышку инспектор придумал полезное применение.

Осмотрел трюм. Сухой, просторный. Сразу видно, что рыбу тут давно не перевозили. Тесновато, конечно, и жёстко, но ничего, не князь. Хотя нет, как раз князь, поневоле улыбнулся Асагава.

А придумал он вот что. Забрав у вице-консула важного свидетеля, посадить его в трюм «Каппа-мару», отогнать лодку подальше от берега, бросить якорь. Руль и парус забрать с собой, капстан запереть – чтоб князю с морфийного дурмана не взбрело в голову поднять якорь. Пусть покачается на волнах денёк-другой. Не сбежит, и никто его не тронет. А на причал надо будет поставить караульного – мол, для присмотра за конфискованными плавучими средствами.

Сейчас, в непозднее время, около причала маячили люди, но перед рассветом здесь не будет ни души. Должно пройти гладко.

Убедившись, что с шаландой всё в порядке, инспектор отправился восвояси.

Минувшая ночь и последовавший за нею день были полны событий. У каждого человека в жизни обязательно есть момент, который является высшей точкой его существования. Очень часто ты не отдаёшь себе в этом отчёта, и лишь потом, оглядываясь назад, спохватываешься: вот ведь оно, то самое, ради чего я, должно быть, родился на свет. Но уж поздно, туда не вернёшься и ничего не поправишь.

Асагава же знал, что переживает высший момент своей жизни именно сейчас, и был твёрдо намерен не разочаровать карму. Кто бы мог подумать, что сын и внук обыкновенного ёрики окажется в центре большой политики, будет держать в своих руках судьбу империи? Разве не от него зависит, куда повернёт Япония, что за сила станет ею править?

Бахвалиться было не в характере инспектора, но нынче день и в самом деле был особенный, таким днём можно гордиться. Вот он и позволил себе немножко погордиться, ведь не вслух же.

Начальник Прибрежного участка Йокогамской туземной полиции жил на холме Ногэ, снимал номер в гостинице «Момоя». Заведение было из скромных, но опрятное, плата несущественная, стол выше всяких похвал (на первом этаже находилась отличная лапшевня), кроме того имелось и ещё одно обстоятельство, немалого для холостого мужчины значения.

Это самое обстоятельство (оно было женского пола и звалось Эмико; ему-то или верней ей-то и принадлежала «Момоя») сразу же, самолично, принесло в комнату ужин.

Асагава, сменивший тесную европейскую одежду на тонкую юкату, сидел на подушке и блаженно смотрел, как хлопочет Эмико – посыпает горячую лапшу порошком из сушёных водорослей, наливает из кувшинчика подогретый сакэ. Коленкоровая папка с документами была спрятана под расстеленный тюфяк.

Она не ушла и после того, как инспектор, поблагодарив, принялся шумно всасывать обжигающую соба, то и дело подхватывая палочками из отдельной плошки свою любимую маринованную редьку. Судя по румянцу на щеках Эмико, по опущенному взгляду, было понятно, что она пребывает в любовном томлении. Хоть Асагава смертельно устал, да и до рассвета следовало хоть сколько-то поспать, обижать женщину было невежливо. Поэтому, закончив трапезу чашкой превосходного ячменного чая, он произнёс фразу, которая имела для них обоих особенный смысл:

– Какая ты сегодня красивая.

Эмико вспыхнула, прикрыла лицо широким рукавом. Прошелестела:

– Ах, зачем вы такое говорите…

А сама уже развязывала шнурок, которым был закреплён пояс кимоно.

– Иди сюда, – протянул к ней руки инспектор.

– Нехорошо. Посетители ждут, – лепетала она глухим от страсти голосом и одну за другой тянула шпильки из волос.