Алмазная колесница

Эраст Петрович слушал, стиснув зубы. Этот демарш, неслыханный в практике европейских войн – спровоцировать в тылу врага революцию, – был во сто крат опасней любых железнодорожных взрывов. Тут под угрозой оказывался не исход кампании, а судьба всего Российского государства. Воины Страны Ямато знают, что такое настоящая война: в ней не бывает недозволенных средств, есть лишь поражение или победа. До чего же японцы изменились за четверть века!

– Азиаты …ые! – матерно выругался Евстратий Павлович, словно подслушав фандоринские раздумья. – Ничего святого! Повоюй-ка с такими!

Но не о том ли самом говорил и Андрей Болконский перед Бородинским сражением, возразил инженер – разумеется, не вслух, Мыльникову, а мысленно, самому себе. Рыцарство и война по правилам – вздор и глупость, утверждал привлекательнейший из героев русской литературы. Пленных убивать, в переговоры не вступать. Никакого великодушничанья. Война – не игрушки.

А все-таки победит тот, кто великодушничает, подумалось вдруг Эрасту Петровичу, но довести эту парадоксальную мысль до конца он не успел – дежуривший у входа агент подал сигнал, и пришлось скорей лезть на козлы.

Приказчик вышел один. Посмотрел на вереницу пролеток (все, как одна, охранного ведомства), но садиться не стал. Отошел подальше, остановил проезжающего извозчика – разумеется, тоже фальшивого.

Правда, все мыльниковские хитрости оказались напрасны. Каким-то непостижимым способом объект из коляски испарился. Филер, изображавший извозчика, не заметил, как и когда это произошло: только что был седок, и вдруг исчез – лишь на сиденье, будто в насмешку, остался смятый рублевик.

Это было досадно, но не фатально.

Во-первых, имелся эсэр Лагин по кличке Дрозд, а в его ближнем окружении у охранки был свой человечек. Во-вторых, близ камеры хранения расположилась засада, на которую Эраст Петрович возлагал особую надежду, поскольку дело было устроено без Мыльникова, силами железнодорожной жандармерии.

Приемщик получил от инженера самый подробный инструктаж: как только появится «приказчик» либо предъявитель известных квитанций, нажать на специально установленную кнопку. В соседней комнате, где дежурит наряд, зажжется лампочка, начальник немедленно протелефонирует Эрасту Петровичу и, в зависимости от приказа, либо произведет арест, либо будет вести тайное (через глазок) наблюдение до прибытия филеров в штатском, а уж приемщик позаботится, чтобы багаж был выдан не слишком быстро.

– Вот он где у нас, макака косоглазая, – резюмировал Мыльников, сжав воздух крепкой пятерней.

Слог седьмой, в котором выясняется, что не все русские любят Пушкина

За несколько дней перед долгожданным 25 мая в московской жизни Василия Александровича Рыбникова имел место некий эпизод, на фоне последующих событий малозначительный, но не упомянуть о нем вовсе было бы недобросовестно.

Произошло это в тот период, когда беглый штабс-капитан томился бездействием, отчего, как упоминалось выше, даже совершил некоторые не свойственные ему поступки.

В один из праздных моментов он наведался в Адресный стол, расположенный в Гнездниковском переулке, и стал наводить справки относительно одной интересовавшей его персоны.

Покупать двухкопеечный запросный бланк Рыбников и не подумал, а вместо этого, проявив знание психологии, завел с канцеляристом душевный разговор. Объяснил, что разыскивает старого сослуживца покойного батюшки. Человека этого он давно потерял из виду, отлично понимает всю сложность задачи и готов оплатить многотрудную работу по особенному тарифу.

– Без квитанции? – спросил служитель, чуть приподнявшись над стойкой и удостоверившись, что других посетителей в адресном столе нет.

– Ну разумеется. На что она мне? – Желто-коричневые глаза смотрели просительно, пальцы же как бы невзначай покручивали довольно пухлый бумажник. – Только человек этот, скорее всего, ныне проживает не в Москве.

– Это ничего-с. Раз по особенному тарифу, то ничего. Если ваш знакомец еще состоит на государственной службе, имею списки по всем ведомствам. Если в отставке – тогда, конечно, будет затруднительно…

– Служит, служит! – уверил канцеляриста Рыбников. – И в хорошем чине. Может быть, даже генеральском. С батюшкой-покойником они по дипломатической части состояли, но до того, я слыхал, он числился не то по полицейскому департаменту, не то Жандармскому корпусу. Уж не вернулся ли на прежнюю службу? – И деликатно пристроил на стойку два бумажных рублика.

Забрав деньги, служитель весело сказал:

– Это часто бывает, что из дипломатов переводятся в жандармы, а потом обратно. Такая служба. Как его звать-величать? Какого возраста?

– Эраст Петрович Фан-до-рин. Ему сейчас, должно быть, лет сорок восемь или сорок девять. Имею сведения, что жительствует в Санкт-Петербурге, но это недостоверно.

Адресный кудесник надолго зарылся в пухлые, истрепанные книги. Время от времени сообщал: