— Будь так. Вы не могли бы назвать фамилии разъезжающих?
— Отчего же? Пожалуйста. Иван Горуйко и Николай Князев.
Неужели промах? Мишку-Артиста Рядно назвал Боковым.
— Скажите, на каких машинах разъезжают ваши экспедиторы?
— На всяких. На грузовиках и молоковозах. Они что-то натворили?
Сайко замялся:
— Фамилии не сходятся.
— А у вас нет их фото? — попытался прийти на помощь Шумский.
— В том то и дело, что нет, — сокрушенно ответил Иван, — но фамилию нетрудно сменить… Припомните, пожалуйста. Сразу после Дня конституции, восьмого, ваши экспедиторы были на работе? Если — да, не появлялся ли один из них с поцарапанной физиономией?
Шумский задумался.
— Точно, лейтенант, точно! Князев тогда на работу опоздал. На одной щеке, я сейчас не помню на какой, у него была царапина. Он сказал, что ночью веткой царапнуло.
Сайко разволновался.
— Где бы найти фотографию этого Князева? Сергей Иванович, что если мы побеспокоим начальника отдела кадров? В кадрах ведь наверняка есть личные дела с фото.
— Личные дела мы ведем только на служащих и НТР. Но вы правы, — снисходительно улыбнулся Шумский, — фото Князева можно найти. Но инспектор по кадрам — человек аккуратный. В личных карточках, которые он ведет на рабочих, думаю, есть и фото Князева. Вы на машине?
— Да, — кивнул Сайко.
— Отлично. Я сейчас переоденусь, и мы поедем к нему.
…В металлическом шкафу отдела кадров — «Личные карточки». Князев. Гривастый хлопец лет тридцати, с баками до мочек ушей. Домашний адрес: «Загородная, 8».
Иван взял фото, отвез домой инспектора по кадрам и повез домой Шумского. Ехали молча. Но Шумский не удержался:
— Ну, и как, лейтенант! Вы до сих пор гневаетесь на меня?
— Не будем об этом. Вы уже сделали свое дело. Разбили семью.
— Глупец он. Таких преданных жен, как Лида, еще поискать.
— Таких, что таскаются с кем попало?
Сергей Иванович грустно улыбнулся.
— Вы молоды, лейтенант! Наивны. Зря о ней так. Я думал обо всей этой истории. И о вас…
— Обо мне?
— О вас, обо всех… Знаете, я никогда не понимал по-настоящему, что такое провинция. Пятый год здесь, и только сейчас начало доходить. Я не обиделся и не испугался. Просто — удивился. Вы, наверное, все иначе не можете. Это не хорошо и не плохо. Просто — другое… Может, привыкну. А может, вы станете другими.
— Я?
— Вы все.
Они замолчали.
Машина сбавила скорость: подъезжали к дому Шумского.
— Ну, желаю удачи, лейтенант, — Шумский протянул Ивану руку. — Глупо все вышло. Ничего с ней не было. А вы… Может, и хорошо, что вы — такие. Дай бог, чтобы и те, кого вы ловите, тоже оставались… провинциалами.
— Извините. Я спешу. — Иван высвободил руку, и «РАФ» тронулся. Через заднее стекло увидел убегающие дома, пустую темно-серую дорогу, мерцающие фонари. У одного из них стоял Шумский.
В девятиэтажном доме, в котором жили Виленские, все уже спали. Только на втором этаже горел свет. Окно Виленских. С улицы видно, что у окна кто-то сидит.
Иван поднялся на второй этаж и позвонил:
— Пап, ты?
— Уголовный розыск. Откройте, Виленский!
Женька стоял перед Иваном напуганный, осунувшийся.
— Я вас слушаю, лейтенант!
— Родители спят? — вместо ответа спросил Сайко.
— Нет. Мать в роддоме на дежурстве, а отец до сих пор не вернулся. Не знаете, где он? Я волнуюсь.
— Волноваться надо было раньше, — хмуро ответил Сайко. — В комнату войти-то можно?
— Да, да, пожалуйста, — засуетился Женька.
Они прошли в комнату Женьки. На письменном столе лежали листы исписанной бумаги.
— Исповедь готовите? — кивнул в сторону стола Сайко.
— Что-то вроде.
— Ладно, Виленский! Взгляните. Вам знаком этот человек?
Иван достал фотографию Князева. Глаза у Женьки сузились от страха.
— Да, это Мишка-Артист. Как вы сумели так быстро его разыскать?
— А где живет, значит, не знаете?
— Не знаю, — выдавил Женька.
— Будь так. О Загородной улице никогда не слышали?
— Слышал как-то… Там какое-то застолье намечалось. Но меня не приглашали. Честное слово, я там ни разу не был. Даже номер не запомнил, — стал оправдываться Женька.
Когда Иван вышел на улицу, было около часу ночи. Сел в «РАФ» и связался по рации со своими:
— Товарищ подполковник, разрешите выехать на Загородную?
— Помощь нужна? — услышал в ответ.
— Нет. Пока разведка.
По туманному озеру плыли круги. Рябило в глазах. Под левой лопаткой жгло, словно плечо лежало на раскаленных угольях.
Аркадий Игнатьевич Виленский открыл глаза. Белые стены. Белая простыня. Ноги упираются в белые дуги кровати. Виленский хотел повернуться, и тут же услышал:
— Больной, вам нельзя шевелиться.
— Что со мной? — спросил он.
— Сердечко у вас… Ничего, все будет в порядке, — попыталась утешить сестра.
Виленский тяжело вздохнул. Отчего же все это так внезапно? Давно сердце не шалило. И вспомнил: «Женька!.. Его сын преступник»…
Веки закрылись, Виленский стал куда-то проваливаться.
…Аркадий Игнатьевич Виленский на свою жизнь не обижался. Ему везло. Сравнительно быстро «вырос» до прокурора района.