Алмазная скрижаль

Отец Гурий с неизведанной прежде нежностью выласкивал ладонями теплое тело дерева, и оно впитывало его горький пот, и озерную воду, и огонь молитвы. Из нательной рубахи он выкроил прямой широкий лоскут; на свет изношенная ткань была почти прозрачна, как прозрачно и выношенно было его тело. Льняной саван он наложил на светлое древесную плоть и закрепил рыбьим клеем. Затем, намешав мел с клеем, он щедро промазал паволоку. Разровнял ножом, растер ладонью, смоченной святой водой, обсушил дыханьем, осторожно вынес на скудное солнышко и оставил до первых звезд. Утром следующего дня основа для иконы была тверда и светла, как алебастр. Кисточку он собрал из птичьих перьев, найденных на берегу. Оставалось добыть краски и сделать какое-то подобие карандашей. Чтобы приготовить угольные карандаши, он мелко нарубил березовых веток, обмазал палочки глиной и перекалил в жаре костра. Краски он решил изготовить из толченых озерных камней. Черно-бурые кремни и железняки, красная, голубая и желтая глина, желтовато-телесный мел, перламутровая пыль со створок перловиц – почти вся духоносная палитра русских икон была собрана им на берегу. Красочную пыльцу он тщательно затер на лампадном масле.

Две ночи отец Гурий растирал краски пальцами, переливая самого себя в будущий образ, чтобы как на скорбной пелене-плащанице прочли люди и его едва различимые черты. Он зачинал, вынашивал, наполнял собою дитя, что должно было родиться в липовой колыбели, вспоминая слова пророческой книги: «…в липовой крестьянской зыбке Сын Спасенья опочил…»

Не было лишь алой краски, но, когда понадобится ему этот жаркий, жертвенный свет, он возьмет для него свою кровь.

Несколько дней он не решался приступить к работе, ждал особого знака, разрешения. Потом, обессиленный ожиданием, в несколько штрихов набросал контур детской фигуры, сидящей на троне. Он думал написать образ Спаса Эммануила, младенца на престоле Сил, но иное повеление было сильнее. Затаив дыхание, он прописывал цветовые пятна, пробеливал лик жидко разведенным мелом, выплавляя тонкие детские черты. Под его неумелой кистью рождались младенческая нежность и невинность и непреклонный огонь синих глаз. Вокруг царского трона белели снега, и единственный солнечный луч разрезал мрачную пелену облаков и золотистым потоком сходил на голову ребенка. Этот державный младенец был грядущий спаситель Руси, вымечтанный, вымоленный, вызванный молитвами поколений. С детских плеч на снег глубокими складками ниспадал алый плащ. В руках ребенок держал книгу.

* * *

– Кобылка, ты? – Вадим с изумлением рассматривал давнего друга, запросто сидящего у его изголовья на вертящемся табурете.

Тот в ответ сверкнул улыбкой. Опершись на край кровати, он прокричал на ухо Вадиму, плохо слышавшему, как после контузии:

– Куда же ты полез, Айвенго доморощенный? Ну вставай, хватит нежиться, пойдем промнемся по садику.

Вадим с трудом вылез из продавленной постели, неуверенно шатнулся, едва успев опереться на худое, но крепко слитое плечо друга. Вдвоем они побрели по коридорчику в распахнутый яблоневый сад.

Было влажно после недавней грозы, искрилась промытая ливнем листва. Они медленно прошли оглушенный ливнем сад, за садом белела березовая роща. Валентин сел у корней березы, прижавшись спиной к дуплистому стволу. Вадим лег ничком, жадно втягивая дух просыхающей земли, ее живое тепло и сырую свежесть.

– Еле-еле доперли тебя втроем. Спасибо, «Ролекс» не подвел, просигналил, а то бы тебя уже мокрицы дожевывали.

– «Ролекс»?

Валентин смущенно хмыкнул и прикусил длинную пушистую травинку. Прищурившись, он смотрел на закатное солнце, и Вадим впервые заметил длинные сухие морщинки на его висках.

– Ну, прости, что не предупредил… Но ты, пожалуй, отказался бы от нашей надежной охраны. Никакого передатчика в часах нет, можешь не переживать за «тайну переписки». Твоя интимная жизнь сохранялась в секрете – это гарантировано. На пульт выводятся только частота и наполнение пульса, давление и прочая ерунда, ну и радиомаяк, чтобы можно было отыскать «абонента» на земле или даже под землей, как в твоем случае.

Вадим торопливо сорвал с руки часы и наотмашь зашвырнул в крапиву.

– Ну не злись, я же берег тебя. Главное, что ты ничего им не сказал…

– Тогда я еще не знал, что такое коридор, который они так яростно ищут. А то бы они вытрясли из моей головы все! Понимаешь? Все!!! В несознанку с ними играть наивно! И ты, скотина, все знал!

Минут через пять Вадим совладал с собой, но голос остался прогорклый, сорванный короткой истерикой.

– Говори, зачем им нужен коридор?

– Не коридор, а нечто в конце его, так сказать, мистический свет в конце туннеля… Возможно, это некая реликвия, – загадочно обронил Валентин, нисколько не обидевшись.

– Камень Алатырь? – подсказал Вадим.

Валентин с удивлением посмотрел на друга и даже хмыкнул от неожиданности. Он не привык к несанкционированной проницательности своих «абонентов».

– Так зачем им этот камень? – настаивал Вадим.

– А ты сам не догадываешься?

Вадим помедлил, собираясь с мыслями.