Алмазная скрижаль

— Отпусти, больно… — сквозь обморочную боль хрипела Лика. На запястье клацнул наручник.

— Сука… стрельнуть меня хотела, — парень по-свойски тряс руку милиционерам.

Измятая женщина, до сих пор испуганно водившая глазами по лицам охранников, вдруг опрометью бросилась в тамбур. Лязгнула дверь поезда, словно разрубая напополам Ликину жизнь. Милиционер, державший Лику, выругался — ушел ценный свидетель происшествия.

У бритого спросили документы. Он зашарил по карманам, резко дернулся, как в припадке, и спринтерским бегом рванул прочь. Громыхая сапогами, за ним ринулась охрана.

Лику повели по вагонам, жалкую, скрученную. На нее испуганно глазели случайные пассажиры, обшаривали взглядами, укоризненно качали головами. Этот взгляд она почувствовала отдельно, словно процарапали острым шилом по открытой щеке и шее. Она с трудом повернула голову, на нее смотрел пассажир в плаще из брезента. Он как-то ухитрился обогнать конвой и теперь, видимо, тоже собирался выходить.

Двое охранников волокли бегуна, голова его болталась, как у мертвой курицы. Его подтащили ближе — до пояса он был в темной густой крови. Поезд резко затормозил, двери распахнулись. Милиционер вытолкнул Лику из вагона, следом с высоких ступеней стащили бритого парня. Двери-челюсти захлопнулись. За пыльным стеклом тамбура мелькнуло мертвенное лицо. Человек без усилий отжал двери ладонями и почти протиснулся, но двери вновь сомкнулись, сжав его плечи. Поезд с лязгом и скрежетом набрал скорость, и удручающее видение скрылось.

Камера в этот час пустовала. Лика боялась прикоснуться к липким, влажным стенам, так и стояла посередине, опустив руки, сжатые наручниками. Через два часа в замке лязгнули ключи, вошел охранник.

— На допрос, — буркнул он, оглядывая девушку.

Серые сводчатые потолки милицейского каземата давили тяжестью, пригнетая к земле ее прежде горделиво откинутые плечи. Мучительно жгло запястья, стертые наручниками.

— Стой, — конвоир, тяжело сопя, привалил ее к стене и, задрав кофточку, зашарил по ее телу, успевая придерживать маленький черный автомат. Это был его личный «обыск». Пыхтя, он силился засунуть ладонь под ремешок ее джинсов. На миг Лика омертвела. Отупев от бессонных ночей у кровати Вадима, она уже не отличала явь от сна. Перед глазами елозила залитая потом тельняшка, рыжий, проволочный волос колол лицо. «Стоять, овца», — долетел до нее сиплый шепот. От этого слова что-то вздрогнуло и разорвалось в ней. Лика ослепла от бешеной ярости. Резко разогнувшись, она с визгом ударила головой в подбородок конвоира, согнутым коленом саданула в пах. Было слышно, как лязгнули зубы; охранник сдавленно взвыл, скорчился и отпрянул от Лики.

— Ответишь, сука гладкая, — захлебываясь, прохрипел он.

— Что там, прапорщик? — властный окрик в конце коридора отбросил скорченную тушу на метр от Лики. Шепотом матерясь, он повел пленницу туда, где из распахнутых дверей сочился белый мертвенный свет.

Лика робко присела на вытертый коленкор стула. Лицо ее потемнело и опало, глаза воспаленно блестели. Губы, спеченные жаждой и стыдом, растрескались и горели. Сбитая кофточка в темных пятнах пота, в жгучей ржавой пыли разорвана на плече. Пышная коса свалялась. Выбившиеся тонкие пряди липли к мокрому горящему лбу, она подула вверх, отгоняя их от лица.

На столе остывал стакан крепкого чая. Лика зачарованно смотрела в эту янтарно-прозрачную линзу, где, словно стая грачей на осенней заре, кружились чаинки.

Человек с тяжелым вздохом поднялся из-за стола, осторожно расстегнул наручники на ее запястьях и бросил их в стол, грузно прошелся к окну, закурил. Это был сорокалетний мужик крупной доброй породы.

— Дайте пить, — прошептала Лика.

Не глядя в ее сторону, человек подвинул стакан. Тепловатый чай она выпила жадно, в несколько глотков. Рывком вздохнула и вскинула голову, изгоняя униженность и страх. Она смотрела в упрямый, честный лоб «начальника». Его крупная голова ровной ладной посадкой напомнила ей Вадима. На глаза навернулись слезы, ей захотелось все рассказать этому Белому Полянину, как будто он ей — далекий, давно потерянный брат. Узы тайного родства напряглись в ней, и она начала говорить торопливо, сбивчиво: о Владе, о Костобокове, о бабке Нюре… Русский, помоги русскому…

— Не волнуйся, сестренка, — пробасил дежурный, рассматривая ее студенческий билет, паспорт, рассыпанные фотографии. — Поедешь дальше по своим делам. Вот только добровольную сдачу оружия придется оформить.

Он отложил так и не начатый протокол, нажал красную в черном ободе кнопку. В кабинет вошел стройный, тонко перетянутый в поясе милиционер.

— Вот что, Андрюша, в пять пятнадцать посадишь гражданочку на двадцать первый, в купе к проводникам. Пусть довезут до Кременги…