Алмазный эндшпиль

Первое впечатление Генриха Краузе от Хрящевского было отвратительным. Но уже через несколько минут он вынужден был признать, что в этом русском предпринимателе есть своеобразное обаяние. Вскоре Генрих уже не замечал ни дурацкую прическу, ни изрытую щербинами кожу.

Хрящевский же с каждой минутой убеждался, что немец далеко не так прост, как хочет казаться. С виду – отощавший Санта-Клаус, только оленей не хватает, а мешок уже есть – вот он, болтается на кресле за его спиной. Но взгляд острый, как бритва. «Дождешься от тебя подарочков, как же, – поморщился про себя Хрящевский. – Волчара старый».

– Что ж, перейдем к делу? – предложил Николай.

Предварительные танцы кончились. Ходить кругами с немцем было бесполезно, это Хрящевский понимал интуитивно.

– Перейдем, – кивнул Генрих. – У вас – мой «Голубой Француз».

Дымов крякнул про себя. Вот даже как! Его «Голубой Француз»!

Хрящевский в ответ только улыбнулся, показав острые зубы.

– У меня – мой «Голубой Француз», – поправил он. – Верман продал его мне.

– Как вы его сломали? – с любопытством спросил Краузе, но тут же исправился: – Я хотел сказать, уломали.

Дымов не понял, была ли это ошибка или немец владел русским лучше, чем изображал.

– Вы, наверное, не имели прежде дел с Верманом, – спокойно сказал Хрящевский, ничем не показав, что заметил оговорку. – Он всегда ищет свою выгоду. Верман вышел на меня и предложил мне «Француза». Почему я должен был отказаться? Это бизнес. Никого не пришлось уламывать.

– Да, я давно не был в России, – непонятно к чему протянул Краузе.

Он махнул рукой, подзывая официанта, и попросил сигару.

– Вы не возражаете?

Хрящевский и Дымов не возражали.

Генрих раскурил толстую сигару, похожую на красно-коричневую торпеду, и с наслаждением втянул горьковатый дым.

– Отличные кубинские сигары, – поделился он. – Но вы не курите, Николай?

– Завязал.

Немец непонимающе вскинул брови, и Хрящевский «перевел»:

– Бросил.

– А, понимаю. Мой врач тоже советовал мне отказаться от всех радостей. Алкоголь, сигары…

– Кто не курит и не пьет – ровно дышит, сильно бьет, – пробормотал Дымов.

Генрих негромко заухал, как довольная сова. Валентин Петрович не сразу понял, что старикан смеется.

– Фрейд сказал: как только ты берешь в руки сигару, становишься философом. Вы философ, Николя?

– Пожалуй, – согласился Хрящевский. – Материалист.

– А я – идеалист, – вздохнул Краузе. – Вам, материалистам, труднее живется. Сколько вы хотите за бриллиант?

Слушая их светскую беседу, Дымов расслабился, и вопрос немца застал его врасплох. Он ожидал, что старикан затеет философскую дискуссию.

– Верману я заплатил десять, – с полуулыбкой ответил Хрящевский.

Немец сочувственно поцокал языком:

– Невыгодная сделка.

– Не факт, – возразил Николай. – Бриллиант стоит этих денег. Вы же его видели.

Генрих пожал плечами:

– Двенадцать карат. Это смешно. Я собиратель, да, но не готов платить столько за каприз. Вы переплатили.

– За «Француза» нельзя переплатить. Если объявить его на рынке, он вызовет бурю.

Краузе прищурился:

– Так что вам мешает сделать это? Объявите. И подождите покупателя, готового расстаться с десятью миллионами.

Хрящевский пожал плечами:

– А зачем ждать, если у меня уже есть такой покупатель?

Несколько секунд они смотрели друг на друга. Затем в глазах старика блеснули лукавые огоньки, и оба рассмеялись. Краузе погрозил Николаю пальцем:

– Вы хитрый человек! Но вы предлагаете мне убыточную сделку. Восемь – хорошая цена для «Француза».

Хрящевский грустно покачал головой, как будто Генрих огорчил его:

– Я отдал Верману десять!

– Но это ваши с Верманом дела, – заметил старик. – Как говорят у вас в России, мухи – отдельно, котлеты – отдельно. Вы говорите о вашей сделке так, как будто я должен отталкиваться от нее. Прыгать выше, понимаете?

«Чего ж тут не понять, – хмыкнул Дымов. – Что, жаба душит выкладывать десять лимонов?»

Старик затянулся, пустил вверх густую струю дыма и на секунду будто бы растаял в тумане.

– Пожалуй, я тоже возьму сигару, – неожиданно сказал Хрящевский. – Значит, вы советуете кубинские?

Следующие два часа прошли для Валентина Петровича в сигарном дыму. Босс взял его на переговоры для количественного превосходства, следуя старому правилу давить противника числом. Но на встрече с Краузе Дымов оказался лишним. С каждой минутой он все больше ощущал себя мебелью, которую обкуривают со всех сторон. Несколько раз Валентин Петрович пытался ввернуть пару слов, придя на помощь боссу, но Генрих Краузе так откровенно игнорировал его, что Дымов смирился со своей ролью и умолк окончательно.

Краузе и Хрящевский вели бой по всем правилам. Они изматывали друг друга доводами, осаждали аргументами, били вескими доказательствами, резко меняли тактику и заходили с флангов.

К концу второго часа Хрящ чувствовал себя так, будто провел это время на боксерском поединке. Чертов немец измотал его. Не переставая любезно улыбаться, Краузе наносил один удар за другим, логически обосновывая, почему бриллиант не может стоить десять миллионов.