Алмазы Цирцеи

Ей сразу попалась серия долговых расписок. Александра догадалась, с чем имеет дело, лишь по цифрам, значившимся тут и там, и нескольким подписям в конце – явно заемщика и поручителей. Фамилии были сплошь фламандские, язык, как она решила, также фламандский, впрочем, художница не взялась бы отличить его от голландского. «Все равно не смогу прочесть и понять, в чем тут дело. И не очень интересно, если честно!» Фамилия Ван Хейса значилась тут и там, но Александра не смогла догадаться, занимал ли он деньги или сам давал кому-то в долг.

Потом ей попалась пухлая, растрепанная тетрадь, сшитая суровыми нитками. Пролистав ее, женщина убедилась, что перед ней полный отчет о расходах семьи Ван Хейсов с 1631 по 1635 год. Записи делались четким бисерным почерком, по-фламандски и по-французски. Последний язык Александра знала в совершенстве и уже могла кое-что прочитать, но ничего интересного в своем приобретении по-прежнему не находила. «Конечно, любопытно узнать, сколько стоил пучок редиски или пара селедок в тридцатых годах семнадцатого века. Но все же это не причина портить себе глаза… Можно было найти более увлекательное чтение!»

Стюардесса катила по проходу тележку, вкрадчивым тихим голосом предлагая напитки. Александра взяла апельсиновый сок и снова уткнулась в коробку. Опять векселя и долговые расписки, пухлая пачка, везде имя Ван Хейса. «Наверное, он был ростовщиком. От скуки можно сдохнуть! Вот купила так купила! И что мне почудилось там, на аукционе…» Но снова по краю ее памяти скользнуло смутное воспоминание, тут же утонувшее в тени.

Александра досадливо поморщилась, сделала глоток и, поставив стаканчик рядом с коробкой на откидной столик, вынула большую связку исписанных слежавшихся листков. Ей с трудом удалось отделить верхний, так они приросли друг к другу за столетия. У женщины возникло ощущение, что к этим архивам никто до нее не прикасался, по меньшей мере лет триста.

В центре листки были светлее, чем по краям. Их покрывали ровные строчки, выписанные тем же бисерным почерком, буковка к буковке. Казалось, писала машина, а не человеческая рука – ни помарки, ни соскользнувшего росчерка. «Ну, это бы заинтересовало графолога, наверное. Кому же мне удастся это спихнуть? За четыреста евро – никому!»

Александра бегло пересмотрела и пересчитала письма. Их оказалось более двадцати, они охватывали краткий период – 1635 и 1636 годы. Автор писал по-французски. Его личность, как и личность адресата, художница установила без труда. В переписке состояли две женщины, очевидно, сестры. Начинались письма стереотипно: «Моя дорогая Доротея!», а заканчивались так же, как под копирку: «Вечно любящая тебя Каролина». Александра прочитала половину одного письма, заглянула в другое, третье и окончательно убедилась, что это замужняя старшая сестра, уехавшая из родного города Брюгге, писала младшей. Младшая, Доротея Ван Хейс, судя по всему, была очень молода, так как Каролина то и дело пускала в ход оборот: «Написала бы больше, но ты ведь еще совсем дитя!» Александра почувствовала, что эта переписка начинает ее увлекать, и уже не жалела о напрасно потраченных деньгах. Напротив, сейчас ее томил и тревожил азарт, знакомый лишь коллекционеру, внезапно приоткрывшему дверь в прошлое. «Даю голову на отсечение, этих писем никто до меня не читал! Может, скука смертная, а может, целый роман!»

Письма в основном содержали приветы родным, жалобы на разлуку и хозяйственные советы. По некоторым признакам Александра предположила, что матери сестер давно не было в живых. Каролина, выйдя замуж, передала младшей сестре бразды ведения хозяйства, как и свою тетрадку учета расходов. Советы она давала самые детальные – у какого торговца лучше покупать мясо, как выбрать свежую рыбу, нанять здоровую служанку, стирать тонкое белье с кружевами так, чтобы они не пожелтели. Александра читала все с большим интересом, хотя ее словарного запаса хватало уже не всегда. В конце каждого письма неизбежно тянулись жалобы.