Алоха из ада

Арена не представляет из себя ничего особенного. Просто плоское футбольное поле с припаркованными на расстоянии тридцати метров друг от друга полуприцепами, обозначающими границы зоны смерти. Адовцы и даже несколько коллаборационистов атеистов заполняют трибуны между грузовиками, выпивая, аплодируя и бросая бутылки и камни в вынужденных сражаться друг с другом пленников адовцев. Я качаю головой. Люцифер не стал бы мириться с этой галёркой, пачкающей пол его арены. У этих мелких задир нет класса.

Я оглядываю стадион, не особо обращая внимания на текущий бой. Раздаётся безошибочный звук врезающегося в мясо и кость металла. Толпа ликует. Снова раздаётся хруст кости. Аплодисменты. Затем ещё более громкое ликование. Я подхожу к ограде и гляжу внутрь. Похоже, адовец, которого должны были порубить на МакНаггетсы, ударил другого бойца ножом в горло, когда тот слишком сильно приблизился. Оба они упали и исчезли. Сигнал толпе. Люди пьют и платят по ставкам. Это вечеринка, и они не торопятся.

Спустя несколько минут вооружённые охранники вытаскивают из загона ещё несколько пленников. Среди них Берета. Он глядит на меня так, словно думает, что я собираюсь что-то сделать по этому поводу. Всё, что я делаю, это стою у ограды и наблюдаю. Охранники выводят группу на середину зоны смерти и раздают им оружие. Каждый адовец когда-то был солдатом. Все они были частью повстанческих легионов на Небесах, но это было очень давно. На арене пленники смотрят на ржавые мечи и щиты в своих руках так, будто никогда раньше не видели ничего подобного. Вот в чём паршивость шока. Он заставляет тебя выглядеть глупо.

Я помню свой первый выход на арену. Она не была похожа на эту деревенскую модернизацию. Арена в Пандемониуме была построена для кровавого спорта, и ни для чего другого. Она была как римский Колизей, но покрыта пластинами из бронзы и слоновой кости и увешана скульптурными костяными канделябрами над каждым входом. Там было полно ложных стен, которые можно было сдвигать, чтобы поменять боевую зону. Там были люки и желоба, через которые за несколько секунд можно было поднять или выпустить на арену зверей и бойцов. Те толпы были ценителями боли.

Мой первый бой было против человеческой души. Импресарио арены считали, что было бы здорово выставить единственного живого парня в аду против одного из его мёртвых собратьев. Штука в том, что парень, против которого меня выставили, был из одного из самых нижних районов, того, что зарезервирован для убийц детей, так что я не думал о нём, как об одном из своих собратьев.

Я пробыл в аду достаточно долго, чтобы накопить толстую шкуру ярости. Тогда я всё ещё был цирковой достопримечательностью. Фрик, которого можно передавать друг другу, использовать и глазеть на него, как на заспиртованного уродца. И ясен хрен я был ещё весьма далёк от того, чтобы быть Сэндменом Слимом.

Я ринулся в бой со всеми зубами, когтями и праведной идиотской яростью. Тогда я первый раз пользовался наацем, и понятия не имел, что с ним делать. Не могу сказать, что мне было страшно идти против настоящего убийцы. Я был слишком безумен для этого, и когда думал об этом, больше всего меня поражало, куда завела меня моя жизнь. Нереальность ада стала ещё более нереальной. Вероятно, это меня и спасло.

Убийца Детей знал, как пользоваться клинками, а я нет. Он наградил меня моими первыми шрамами. Позже они изменили меня, сделали меня сильнее, и я стал своего рода живым бронежилетом. Но тем вечером на арене, порезы просто болели.

Я попытался использовать наац так, как я видел, как им пользовались адовцы, но в основном он у меня отскакивал от земли и бил по лицу, когда раскрывался в разных конфигурациях. Этот номер вызывал громкий смех.

Хотел бы я сказать, что прикончил Убийцу Детей блестящим движением нааца, но кровь и боль вытолкали меня из безумия на территорию Нормана Бейтса[239]. И чем безумнее я становился, тем больше неистовствовала толпа. Когда мне удалось сбить Убийцу Детей с ног, я забрался на него сверху, прижал руки и душил уёбка, пока его глаза не выпучились, как два бильярдных шара. Вам не доводилось видеть удивление, пока вы не видели мертвеца, понимающего, что он вот-вот снова умрёт. Позже один из моих охранников объяснил мне о Тартаре и дважды мёртвых.

Я никогда раньше никого не убивал и знал, что должен был переживать из-за этого, но я не переживал. Я испытывал прямо противоположное чувство. Эти умники обучали меня убивать, наращивая мою силу и превращая в чудовище, которым я всегда должен был быть. Позже, когда Азазель сделал меня своим наёмным убийцей, я благодарил каждого убитого мной адовца за их вклад в моё обучение. Выражение их лиц, когда я перерезал им глотки, никогда не надоедало.

Я рад, что Элис никогда не видела меня на арене. Надеюсь, Касабяну хватило мозгов не показывать Кэнди.