Алоха из ада

Квартирка маленькая, но опрятная, и светлее, чем я ожидал. Тот, кто нарезал это место, установил пару больших панорамных окон с видом на Калифорнийский университет. Повсюду книги, свитки, сложенные листки пергамента, мистические рукописные книги и рассыпающиеся справочники. Даже несколько псевдонаучных книг и учебников по физике, испещрённых маркерами и облепленных стикерами. Вдоль стен книжные полки из кирпичей и досок, и ещё больше книг на полу. Видок направляется прямо к ним и начинает разглядывать стопки.

— Я владел многими из них много лет назад. Не здесь. Мне пришлось бросить свою библиотеку, когда я покинул Францию. Я уже сотню лет не видел некоторые из этих текстов.

Он опускается на колено и поднимает с пола манускрипт в переплёте. Тот такой старый и потрёпанный, что кажется, будто кто-то сшил сушёные листья и нахлобучил на них обложку. Видок осторожно открывает её, листает несколько страниц и поворачивается к Травену.

— Это старинная гностическая «Пистис Софии»[54]?

Травен кивает и подходит к Видоку.

— Вот она где. Я искал её. Спасибо. И да, это «Пистис».

— Я думал, в мире осталось только четыре-пять экземпляров её.

Травен осторожно берёт книгу и кладёт на высокую полку рядом с другими заплесневелыми названиями.

— Их больше, если знать, где искать.

— Возможно, теперь на одну меньше, когда ты не тянешь лямку на Папу. Держу пари, это не было прощальным подарком, — говорю я.

Травен смотрит на рукопись, а затем на меня.

— Мы совершаем опрометчивые поступки в поспешные моменты. Иногда позже сожалеем о них. Но не всегда.

— Господь помогает тем, кто помогает себе сам, — говорит Кэнди.

— Особенно тем, кого не ловят. Не волнуйтесь, Отец. У нас нет проблем с опрометчивостью. Первое, что я сделал, когда вернулся в этот мир, это отобрал у одного парня одежду и наличные. Он ударил первым, а я недавно очнулся на куче горящего мусора, так что решил, что Господь поймёт, если я помогу себе кое с чем насущным.

Отцу Травену за пятьдесят, но пепельный цвет лица делает его старше. У него низкий и усталый голос, но глаза большие и любопытные. Его лицо покрыто морщинами и глубокими бороздами от долгих лет занятия тем, чем он не хотел заниматься, но всё равно делал, так как считал, что это необходимо. Это лицо солдата, а не священника. И есть кое-что ещё. Он определённо не из Саб Роза — я бы понял это сразу, как только коснулся его руки — но я чувствую исходящие от него волны худу. Что-то странное и древнее. Я не знаю, что это, но оно мощное. Держу пари, он даже не знает об этом. А ещё, я думаю, что он умирает. Я чую, что это может быть ранняя стадия рака.

— Самые удачливые из нас могут заключить ту же сделку, что и Дисмас. Дисмас был одним из распятых рядом с Христом разбойников. Когда он молил прощения, Христос сказал: «Сегодня ты будешь со мной в раю».

Кэнди и Видок бродят по комнате. Я всё ещё стою, как и Травен, который сохраняет защитную позу возле своего стола. Ему нравится видеть людей, но он ценит свою приватность. Мне знакомо это чувство.

— Я тоже знаю предсмертную историю. Слышали когда-нибудь о парне по имени Вольтер? Видок рассказывал мне о нём. Полагаю, он знаменитость. На смертном одре священник говорит ему: «Отрекаешься ли ты от Сатаны и его путей?».

— И Вольтер отвечает: «Дорогой мой, сейчас не время наживать врагов», — заканчивает Травен. — Это была популярная шутка в семинарии.

Вдоль стен висят картины в рамках, изображающие древних богов и богинь. Египетских. Вавилонских. Индуистских. Ацтекских. Какие-то медузо-пауки, которых я прежде не видел. Кэнди наслаждается ими так же, как Видок наслаждается книгами.

— Это самая круть, — говорит она.

— Рад, что они тебе нравятся, — откликается Травен. — На некоторых из них изображены самые древние боги мира. Мы даже не знаем имена их всех.

Ангел в моей голове болтает без умолку с тех пор, как мы сюда вошли. Он хочет выбраться из моей черепушки и поноситься туда-сюда. Это место для него как Диснейленд. Я уже собираюсь воткнуть ему кляп, когда он указывает на то, чего я не заметил. Я сканирую стены, чтобы убедиться, что он прав. Среди всех этих книг и древних богов нет ни единого распятия. Даже чёток нет. Отец либо давным-давно утратил веру, либо в самом деле затаил обиду.

— Не желаете кофе или горячего шоколада? Боюсь, это всё, что у меня есть. У меня не так уж много гостей.

— Нет, спасибо, — отвечает Видок, продолжая рыться в книжных полках Травена.

— Не нужно, отец, — говорит Кэнди.

Он не упомянул скотч, но я чувствую слабый запах, когда он говорит. Недостаточно, чтобы заметил обычный человек. Наверное, нам всем нужно что-то, чтобы расслабиться, когда нас вышвыривают из единственной жизни, которую мы знаем.

— Я больше не священник, так что не нужно звать меня «Отец». Лиам вполне сойдёт.

— Спасибо, Лиам, — говорит Кэнди.

— Я буду придерживаться «Отец», — говорю я. — Слышал, что каждый раз, когда называешь отлучённого от церкви священника «Отец», у ангела выскакивает геморрой. Чем именно вы занимаетесь?

Он в задумчивости сжимает руки.