Алоха, мой друг

Мужчина скривил губы, будто моё замечание его огорчило не меньше. Сунув книгу подмышку, он вскинул заросшие брови.

– Эх, не понимаете вы ничего, непрактичные. Помимо того, что запретила фоткать, так ещё и…

– Кх-м! Кх-м! – шутливо пригрозила Хана.

Посетитель прошёл на выход, а я ринулся к застеклённым шкафчикам, являвшим гордость «Кане и романов». Вернее, гордостью называлась начинка из тонких и толстых томов, на которые, в отличие от остальных бумажных собратьев, выставленных на открытых полках, не оседала пыль.

Я расспросил Хану о книгах, привезённых на прошлой неделе. Я запомнил некоторые, по моему мнению, вкусные заголовки, чтобы поделиться с мамой. Держал её в курсе новинок.

– Давай приду завтра и куплю вон ту книжку из сентиментальной прозы?

– Или из фантастики? Классики? Болезни, лишения и неоднозначные концовки не устраивают?

– Мы подумаем.

– Не забудь. Я буду ждать.

Мне не удалось сдержать обещание, так как следующий день я не выходил даже на крыльцо.

Я задержался в магазине ещё на полчаса как минимум. Когда я распрощался с Ханой, снаружи заметно потемнело. Умиротворение, которое захлёстывало меня раньше, сменилось гнетущим ощущением. Ночь влекла и манила, но опустошала. Людей практически не было, всеобщей расслабленности и озорства тем более.

Неосвещённый перекрёсток подыграл воображению. Я остановился, так как мне почудились крики. Звучали они далеко и меня нисколько не касались. Наверное, ругались молодожёны. Пустяк, досадный пустяк. Я не понимал их язык, но мной всё равно овладевало беспокойство, будто я был целиком и полностью ввязан в бурную ссору. Шарканье шагов невозмутимости не добавили. Я мысленно убеждал себя, что скоро встречу безрадостную маму, кину несколько заезженных фраз, которые объяснят моё поведение, и вернусь в комнату. Устроюсь с удобством, посмотрю фильмы, обязательно страшные, чтобы кровь стыла в жилах, и усну глубоким сном без кошмаров.

Но шаги не стихали.

Я свернул на другую улицу, по которой обычно не ходил, чтобы проверить догадку. Тут хотя бы были прохожие, не подозревающие об опасности дети.

Человек не отставал, но и не приближался настолько, чтобы я ударился в панику. Я потянулся за телефоном, но сразу же передумал звонить. Подозрения рассеялись, как только я обернулся. Незнакомец стоял возле двери, доставая из кармана цветастых шорт ключи. Он бросил на меня усталый взгляд, в котором читалось неудовлетворение результатом собственных трудов, и быстро отвёл глаза.

С губ сорвался смешок. Не было основания возмущаться и пугаться. Я поругал себя за излишнюю подозрительность и вспомнил, что бы на моём месте сказал Хью. «Что-то я разволновался из-за мелочи. Пробежаться, что ли?» Да, именно так бы он произнёс в своей отрывистой манере. Он мог ещё добавить, обращаясь ко мне: «Какой ты всё-таки ленивый! Если побежишь сейчас и в среднем темпе пройдёшь шестьсот метров, то проживёшь на четыре минуты дольше». Четырёх минут вполне достаточно, чтобы написать предсмертную записку.

По давнишнему совету я наконец-то помчал. Фотоаппарат не добавлял затее удачности. Я был не в форме, но придерживался намеченного, огибая чахлые садики. «Поднажми», – восклицал мысленно, дыша через нос.

Как только остатки лёгкого волнения утихли, преследование продолжилось. Я и не заметил сразу, что бежал не один. Нас было двое. Я и кто-то скорее угрюмый, нежели злой, шумно пыхтел и закипал от раздражения. Инстинкт подсказывал, что стоило привлечь внимание. Я открыл рот, но крик, который должен был получиться пронзительным, истошным, как у рожающей женщины, намертво застрял в теле. Испуг неизбежно отразился на моём состоянии. Я хотел нестись, словно ветер, разбудить всех, чтобы заручиться хоть чьей-нибудь помощью, но вместо этого молчал и замедлялся. От усталости ныли мышцы.

Мелькавшие фонари оказались позади, так как я сменил направление.

Он настиг меня между невзрачными хибарами. К тому времени я окончательно выдохся. Он бежал, чтобы ограбить? Вряд ли. Убить? Кому понадобился пятнадцатилетний подросток без врагов и амбиций? Предположение, появившееся в мгновение ока, привело меня в смятение.

Я не видел одежды и лица, по которому его можно было опознать в будущем. Помимо прочего, кругом сгущалась темень.

Он был разгорячённым и липким, с гусиной кожей, отслаивающейся на плечах. Как только он навалился, меня обдало одеколоном, кое-как перебивающим запах пота, и ещё чем-то гадким, тревожащим обоняние. Он прижался сильнее и потёрся о спину. Я почувствовал стыд и брезгливость.

Вдруг он зашептал настойчиво на непонятном языке, в спешке расстёгивая ширинку:

– Voc^e tem um pescoco delicado e um corpo leve.4