Алпамыш

В области хана Тайчи, в стране калмыцкой, жила старуха одна, имя ей было Сурхаиль. Необычайно рослая женщина она была. Семеро сыновей она имела. Старшего звали Кокальдаш, а остальных: Кокаман, Кокашк а, Байкашк а, Тойкашк а, Кошкулак, а самый младший звался Караджаном. Все они батырами были. Вместе с восемьюдесятью тремя другими калмыцкими батырами содержал их шах калмыцкий в дальнем Токаистане, ^[10]в особых пещерах. Каждый из этих девяноста батыров был отличным наездником и стрелком искусным. Носил каждый из них панцырь весом в девяносто батманов, каждый съедал в день девяносто тучных баранов, получал каждый от шаха ежемесячно девяносто золотых туманов. Знаменитые они батыры были. Каждый из них имел по сорок девушек-прислужниц, девушки подстилали им на почетных местах мягкие подстилки и прислуживали им, когда батыры возвращались с охоты или с набега.

Барчин-ай, дочери пришлого узбекского бая, никто из них не видел, хотя всю страну облетела слава о ее красоте. В ту пору была Ай-Барчин в расцвете зрелости своей девической, — плечи у нее были — пятнадцать аршин каждое! Молва о красавице-узбечке и до батыров калмыцких дошла. Собрались они — мечтают-гадают, как оно будет: то ли каждому в отдельности добиваться ее, то ли взять ее общей женою для всех? Долго совещались батыры, долго спорили, все никак решить не могли.

А старуха Сурхаиль-ведьма, — так называли ее, — мать семерых братьев-батыров, решила к шаху отправиться. Много ее сыновья шаху калмыцкому послужили, — не мог бы шах отказаться принять ее, не мог бы и в просьбе ей отказать.

Пришла старуха Сурхаиль к Тайча-хану и такое слово сказала:

— Семь батыров, шах, тебе я родила. —

Ведомы тебе их славные дела.

С просьбою к тебе я потому пришла,

Эта просьба так ничтожна, так мала!

Выслушать меня, великий шах, изволь, —

Разреши, мой шах, сходить мне в Чилбир-чоль.

Хочется мне тех узбеков повидать.

Почему бы мне досуг не скоротать?

Очень, говорят, у них богата знать.

Как они живут, мне хочется узнать,

В чем хвалить их нужно, в чем их осуждать,

Преданы ль тебе — хочу их испытать.

Если б разрешенье ты изволил дать,

Я бы к ним пошла по бедности своей.

Милости такой я вправе ожидать.

Семерых родив батыров-сыновей,

Никому бы я не причинила зла,

Если бы себе с приезжих дань взяла:

Люди говорят — нет их стадам числа.

Собирает мед с любых цветов пчела.

Я бы шаху тоже пользу принесла:

Разговор с одним, с другим бы завела, —

Что в душе таят, я б выведать могла:

Похвала тебе иль, может быть, хула…

Я бы к ним, султан мой, не одна пошла, —

Трех бы, четырех других старух взяла.

Сердца моего кому поведать боль?

Разреши, мой шах, сходить мне в Чилбир-чоль!

Калмыцкий шах позволил баям-пришельцам жить, как они хотят. Но даже сам шах опасался зловредной старухи Сурхаиль и ее могучих сыновей. Поневоле пришлось ему дать ей разрешение.

«Теперь — что хочу, то — получу!» — подумала коварная старуха. Домой вернувшись, взяла она с собой девять от нее зависимых старух-родственниц, и отправились они вдесятером в путь. Идут за ней девять согбенных старух-побирух.

Младший сын Сурхаиль — батыр Караджан с тринадцатью своими махрамами в это время коней пас. Видит он — мать его в степь Чилбир идет, девять старух за собой ведет. Подумал Караджан: «Что за пронырливая такая старуха, ноги бы ей поломать! Пойдет в степь Чилбир, нас объявит опорой своей, болтать станет, наговорит вздора всякого, — обидит людей приезжих, — пропасть бы ей! Как-никак на чужбине они! Э, нечестивицы, старухи-паршивицы! Что им в байском становище делать? И нам — срам, и сам шах возмутится — скажет: „Силой выродков ее дорожа, напрасно пустил я старуху к баям-пришельцам. Испортила мне все дело ведьма эта!“».

Подошел Караджан к матери — и, доброго ей пути пожелав, так сказал:

— Быть живой, богатой дай тебе господь!

Множество халатов дай тебе господь!

Сыном быть брюхатой дай тебе господь!

Девять верных спутниц в путь с тобой идут, —

С первой до десятой — дай вам всем господь

Доброго пути, куда б вам ни итти!

Мать моя, скажи, далеко ль ты идешь?

Старые свои зачем ты ноги бьешь?

Слово Караджана выслушать изволь:

Может быть, домойте пути ты повернешь?

Нечего тебе таскаться в Чилбир-чоль!

Много разных слов тебе сказать могу,

Только от греха язык уберегу.

Лишними словами я пренебрегу,

Слово я хочу хорошее сказать, —

Матери своей скажу, а не врагу.

Сыну своему такую речь прости,

Только разговор за шутку не сочти:

В Чилбир-чоль к узбекам что тебе плестись?

На подарки баев пришлых не польстись, —

С этого пути домой повороти.

Говорю тебе и этим девяти:

Нечего, старуха, голову ломать.

Я тебя ведь знаю — ты коварна, мать, —

Что-нибудь привыкла ты злоумышлять.

Пришлых этих баев ты не трогай, мать, —

Незачем у них тревогу поднимать.

Возвратись домой своей дорогой, мать!

Ты стара — и смерть уж на пути к тебе, —

Думай о загробной ты своей судьбе!

Эти слова услыхав, видя, что сердит Караджан, нрав его зная, Сурхаиль-ведьма такое слово ему сказала:

— Э, не горячись напрасно, мой сынок!

Если прогуляюсь — не лишусь я ног.

Девушки у них прекрасны, мой сынок:

Зятем я тебя в узбекский дом введу.