Альпийский синдром

– Зондируют сами знаете что, – не без злого нажима отрезал я – терпеть не могу, когда лезут не в свое дело. – Пока ничего не ясно. Дали всего шесть единиц, а районов больше двадцати. Вот и прикидывают, что да как, смотрят на показатели, на нагрузку. Но в кадрах вроде обещали… – И, давая понять, что разговор окончен, повернулся к Ильенко. – Мирон Миронович, что у нас со сроками по делам? Успеете до конца месяца закончить дело Бугаева?

– Бугаева? – угрюмо взглядывая из-под нависших, подстриженных в седую щеточку бровей, переспросил тот и решительно, с нажимом резанул: – Почему Бугаева? Дело против него закрыто, что до остальных обвиняемых – пишу обвинительное заключение.

– Что значит закрыто? – опешил я. – Чего вдруг?

– Я так решил, – раздельно, с вызовом произнес Ильенко, глядя на меня ядовито-желтыми, словно у больного желтухой, глазками. – За отсутствием состава преступления. Я следователь, имею право.

На мгновение у меня отняло дар речи. Он так решил? Имеет право? А я в таком случае для чего? Для мебели? Он, видите ли, имеет право!..

– Та-ак! – зловеще протянул я, сжимая под столом кулаки. – Планерка окончена. Леонид Юрьевич, отправляйтесь в суд. А вы, Мирон Миронович… Через пять минут дело Бугаева мне на стол! Свободны.

– Ну, старый козел! – едва дверь за обоими закрылась, скрипнул зубами я. – Все, доигрался! Терпение лопнуло! Все! Будет тебе «я так решил», будет тебе «имею право»! Заодно и анонимку тебе припомню!

Но прежде чем принимать решение, я решил изучить уголовное дело и разобраться, чем руководствовался Ильенко, отмазывая Бугаева.

Дверь без стука открылась. Вошла Надежда Григорьевна Гузь с чашкой кофе и дежурной улыбкой на смуглом цыганистом лице. На ней было все то же платье с вырезом на груди в виде сердца, темные глаза подведены, волосы тщательно завиты и уложены по сторонам лба. «Вся из себя! Налаживается у нее с Козловым? – не без доли ехидства подумал я. – Ну-ну! Бог в помощь!»

– Что это Миронович выскочил как ошпаренный? – поинтересовалась секретарша и привычно улыбнулась одной половинкой рта, подавая чашку.

«Твое какое дело?!» – едва не сорвался я, но вовремя прикусил язык: она-то, Гузь, чем виновата?

– Через минуту примчался, швырнул на стол дело, – словно не замечая моего молчаливого недовольства, продолжала та и мимолетным движением поправила свесившийся на лоб локон. – Будете смотреть сейчас или принести позже?

Я сказал, чтобы принесла дело сейчас. Но Надежда Григорьевна будто не слышала – так же, улыбаясь слегка скошенным тонкогубым ртом, глядела, как я отхлебываю кофе, как при этом перекладываю на столе какие-то папки, кодексы и бумаги, как отмахиваюсь от назойливой мухи, лезущей и лезущей к лицу и рукам.

«Что?» – наконец спросил я секретаршу глазами.

– Я ничего… Я только чашку помыть, – пояснила она, и я воскликнул про себя: ну вот, расхрабрилась, а раньше слово молвить боялась. – Евгений Николаевич, – приняв чашку, наконец решилась Гузь, – в среду у меня день рождения. Как вы смотрите, чтобы посидеть с коллективом? Когда? Вечером, после работы.

– Что спрашиваете? Вечером так вечером. Традиции надо чтить.

Гузь просияла и двинулась из кабинета, цокая каблуками и подрагивая завитыми кудряшками на жилистой крестьянской шее.

Как я и предполагал, мотивировка постановления о прекращении дела против Бугаева была надуманна и фальшива: не знал, не видел, не догадывался и во всем полагался на материально-ответственных лиц хозяйства. Показания этих лиц, данные следователю Ильенко, оказались настолько осторожными и доброжелательными по отношению к Бугаеву, что тому вручить бы медаль за трудовую доблесть, а не возбуждать уголовное дело. И ведь первоначально поясняли совершенно иное! Но те, самые-пресамые, объяснения испарились куда-то из материалов дела. Одним словом, Рамзес II постарался как мог, вот только не подумал, что я стану читать дело от корки до корки, да еще буду помнить о материалах, которые туда не попали. Может, я и не прочитал бы, да та наглая субботняя пьянка в кабинете у Мирона Мироновича не выходила у меня из головы. Поделом же тебе, дедушка Рамзес, отправляйся на покой – выращивать на домашней грядке помидоры!

Руки у меня чесались – немедля отменить незаконное постановление о прекращении дела. Но прежде я взялся за телефон и набрал номер областного отдела кадров.

– Рад тебя слышать, Евгений Николаевич! – вяло пробормотал в трубку Чижик-Пыжик Чуков. – Что там, в районе? Надеюсь, полный порядок?

Голос кадровика был мягок и доброжелателен – по всей видимости, он уже проведал о визитах в район Горецкого и решил быть настороже: мало ли какие у меня теперь отношения с областным. Как бы чего не вышло.

– Полный порядок только на кладбище, – грубо огрызнулся я и тотчас укорил себя за злой язычок, но кадровик пропустил грубость мимо ушей, как если бы я только и всего, что неудачно пошутил и подобные шутки не стоят его внимания. – В районе все хорошо. Происшествий нет. Есть настоятельная просьба. Пора бы нашему Ильенко отдохнуть от трудов праведных.

– Не справляется? Пьет?