Альпийский синдром

Проскочив через перекресток, мы миновали выгоревший сквер перед райисполкомом, завернули к двухэтажному зданию поселкового Совета, кое-как оштукатуренному и выкрашенному в бледно-желтый, чахоточный цвет, и приткнулись к невысокому деревянному крыльцу. На крыльце сидела какая-то смурая тетка и жевала беляш, свободной рукой отгоняя липших к беляшу зеленых мух. Еще несколько человек топталось на лестнице и в полутемном коридоре, и один из посетителей, разбойного вида, золотозубый и плешивый, с поклоном подал Кравцу заскорузлую ладонь.

В кабинете поселкового головы сидели трое. Полная холеная женщина с искусно уложенной копной темно-русых волос занимала председательское кресло; что-то помечая карандашом на листке бумаги, она разговаривала по телефону. Двое мужчин, расположившись по обе стороны приставного стола и вытягивая шеи, заинтересованно прислушивались к разговору.

– Да, – отрывисто и веско говорила женщина в трубку, – сегодня здесь, с рабочей поездкой в районе… Когда назад? Может быть, завтра, во второй половине дня… Сказала, завтра!.. Меня вот что интересует: где то, что мы с вами обещали району?.. Избиратели поймут?.. Что слово депутата уже ничего не значит?..

В трубке зажужжал далекий, искаженный мембраной голос.

– Это еще почему? С какой стати?! – жестко произнесла женщина и наконец подняла на нас с Кравцом крупные, темно-фиолетовые, как сливы-венгерки, глаза. – До конца недели? Предупреждаю, это последний срок!

Женщина бросила на аппарат трубку, приязненно кивнула Кравцу, а по мне скользнула быстрым оценивающим взглядом, затем сказала мужчинам с покровительственной усмешкой:

– Слышали? До конца недели… Не подведет, теперь он у меня вот где! – и пристукнула по столу кулаком; при этом на пальцах у нее сверкнули два камушка – бриллиант с изумрудом. – Здравствуй, Владимир Митрофанович! – подала она руку Кравцу, едва мужчины вышли из кабинета; подала и мне – крупную, крестьянскую кисть с бархатной кожей, пахнущей дорогим кремом, с перламутровыми выпестованными ногтями. – Галина Наумовна. Как вам в нашем районе?

И не дожидаясь ответа, снова повернулась к Кравцу:

– Ну, рассказывайте, как живете.

– А все хорошо! – быстро отозвался Кравец, пристально взглядывая на женщину, как если бы что-то, понятное ей одной, сообщал глазами.

– Ну вот, что я говорила?! Все должно быть хорошо…

Тут дверь снова отворилась, и на пороге появился Франц Альбертович Пожарский, поселковый голова. Его кирпично-красное лицо с васильковыми глазами было невозмутимо, рукопожатие – небрежно и хватко, как у силача, не знающего, куда девать мощь богатырскую, – и, каждый раз пересекаясь с ним, я думал об этом человеке, что наглость – его вторая натура.

– Можем ехать, – гортанно возвестил Пожарский, подергивая головой, как норовистый боевой конь. – Все готово. Федюк давно на Горке, ждет…

– Поехали!

Женщина громыхнула отодвигаемым стулом, выбралась из-за стола и, величественно проплывая вслед за поселковым головой, обдала нас ароматом тонких заграничных духов.

Придержав Кравца за локоть, я спросил взглядом: что это было?

– Самсонова, – шепнул тот, двигая сросшимися бровями. – Народный депутат от нашего избирательного округа. Хочет познакомиться. Где лучше, если не на природе? Уха, шашлык, то да се…

Ну что ж, уха так уха.

«Галька Самсонова, – едучи в машине, припомнил я слова всезнающего Лёпика. – Галочка! Галюся! От коровьего хлева в одном платьице явилась – в секретарши проситься. Село и люди. «Рідна мати моя, ти ночей не доспала». Отмылась, почистилась, выучилась складно говорить, и теперь вот где! Мужа здесь оставила, на хозяйстве: корова, куры… Пьянюга у нее муж. Был мужик, да весь вышел… Ну а я для нее вместо крестного: наставил на путь… Галька помнит, она – с благодарностью… Когда-нибудь сведу вас…»

Я закрыл глаза, представил вальяжную матрону, одетую с иголочки, со шлейфом аромата «наваждение» от Calvin Klein, и рядом с ней краснолицего Игната Ковтуна, напоминающего не то кладовщика, не то возбужденного, потирающего лапки хомяка, и невольно улыбнулся: сладкая парочка, гусь да гагарочка!

Между тем мы выехали из поселка на трассу, промахнули около пяти километров, свернули на разъезженную грунтовку и заскакали по выбоинам и ухабам, забирая все больше в гору.

– Машинка, машинка!.. – любовно приговаривал Кравец, наворачивая рулем, будто заправский гонщик. – Нет лучше машины для наших дорог, чем «Нива». А, Николаевич?..

Выехав на вершину холма, густо заросшего травой, утыканного кое-где невысоким кустарником и чахлой кривобокой акацией, машина на некрутом вираже остановилась.

Пожарский и Самсонова были уже здесь. Мадам депутат толковала о чем-то пышнотелой женщине, похожей на колхозную повариху. Боевой конь Пожарский, наполовину скрывшись в багажнике служебного УАЗа, гремел и звякал бутылками со спиртным; затем достал стопку одеял грязновато-серого цвета и на вытянутых руках потащил к импровизированному столу.