Алракцитовое сердце. Том I (СИ)

– Вот ведь… Послал Господь силушку дураку! – Старуха, приходившаяся двоюродной сестрой Беону, восхищенно поцокала языком, разглядывая кучу битого камня. – Ты-то, болезный, поди, и киркой так бы не смог. – Она с упреком взглянула на старшего сына, высокого и худого мужика, всегда ходившего с понуро склоненной головой, как будто длинные седые усы тянули ее вниз.

– Куда уж мне, да не больно-то и надо, – промычал он в ответ. – Пойдем домой, мать. Вечереет ужо. Утро вечера мудренее.

– К утру, небось, эти вернутся, да, небось, не одни. А мож и раньше. Надо б запасец хоть какой припрятать, – заметил кто-то из мужчин.

– А мож не вернутся.

– На кой им возвращаться? До тракта далече, а добра у нас кот наплакал.

– Теперь-то, небось, волковских стращать пошли?

– Дык вроде нет, в другую сторону.

– Дык это они для отводу глаз!

Заорала жена печника, требуя от мужа немедленно – «чего встал, олух!» – спуститься с крыши и отнести до двора мешок щебня, «пока соседушки все не растащили»: то, что муж едва держится на ногах, ее ничуть не заботило. Из-за дома, пошатываясь, вышел Киан и скрылся за калиткой, так зыркнув на бросившуюся его поддержать дочь, что та, потупив взгляд, поплелась следом в десяти шагах от него.

«Ловко», – с горечью подумал Деян. Чародей, случайно или с умыслом, оставил село без вожаков. С волковчанами, с их постоянными «сходами» и несчетным числом старост, так бы не вышло; но в Орыжи, где последние двадцать лет всем заправлял Беон с ближайшими друзьями…

Люди, точно всполошенные куры, кудахтали каждый о своем и беспокоились каждый о себе, безо всякого порядка.

– И что им коровник тот в лесу дался? Мой Валек покойный, земля ему пухом, три дня там с дружками дневал-ночевал, клад выискивал, да так ни одной монеты и не нашел, только инструмент зря затупили.

– Дык про развалины – это они для отводу расспрашивали, чтоб нас запутать, значит.

– Ты не серчай, но Валек твой, мир его праху, тот еще был ходок. Наврал он тебе, небось, про клад с три короба. А сам с дружками в Волковке баб тискал.

– Как там дед Беон-то?

– Живой. Но крепко ему досталось, нескоро встанет, ох, дай ему Господь здоровья…

– Тайник какой-никакой надо б сообразить да припрятать запас, дело люди говорят.

– Господи, где ж теперь наши-то мужики? – всхлипнула вышедшая из дому на крыльцо Пима, жена Халека Сторгича, обнимавшая огромный живот, – ей подходил срок рожать. – На чужой земле ведь и не схоронят по-людски.

– Вот еще выдумала, «схоронят»! – с горячностью возразила ей Эльма. – У костра твой Хал брагу пьет и тебя вспоминает. Или, – она лукаво прищурилась, – отхожую яму копает за то, что, как дома, старшим перечил. Все с ним хорошо. И с остальными. Не болтай глупостей.

Пима несмело улыбнулась:

– Старшим перечить – это он может.

От бессмысленного гомона стало совсем худо.

Деян предпочел бы не веселить соседей, но понял, что до дома не дойдет: кишки скрутило так, что потемнело в глазах. Кто-то за спиной многозначительно хмыкнул, глядя, как он, держась за живот, поспешно ковыляет к нужнику.

«Смейтесь, смейтесь: отчего б не посмеяться, пока можете?» – беззлобно подумал Деян, закрыв дверь. За десять лет он привык к таким хмыкам и смешкам и давно перестал оправдываться тем, что снадобья старухи Вильмы в детстве повредили ему нутро; кое-кто из знакомых считал его просто-напросто трусом – и сейчас он готов был с ними согласиться.

– V –

«Не глупи, Серая, – туже затянув пояс, Деян привалился лбом к двери нужника. – Тебе от меня всегда одни неприятности, а сейчас – тем более. Единственное, что я могу для тебя сделать – это держаться от тебя подальше…»

Сквозь щель между досками он мог видеть часть двора и крыльцо. Ему уже давно полегчало, но выходить он не спешил – думал потянуть время до того, как люди разойдутся со двора. Более всего он надеялся, что вместе с другими уйдет Эльма.

Все равно вскорости пришлось бы с ней поговорить, но хотелось отложить объяснение хотя бы ненадолго. Однако девушка сидела на лавке, точно приклеенная, со всей очевидностью намереваясь его дождаться.

– Я должен уйти от вас. Должен, – прошептал Деян. От досок слабо тянуло гнилью. Он понимал, что ход его рассуждений профессор Фил Вуковский вряд ли бы одобрил, но в треске крошащейся жизни было не до Вуковского.

«Даже в сказках дерево гниет, – подумалось ему вдруг. – Но сказитель не говорит об этом, иначе кто станет его слушать? Перед тем как появляется Герой, Зло разрушает города и села, иначе кто поверит, что это Зло? Но ни один сказитель не придумает тем поселениям названий, чтоб не отвадить случайно слушателя … Всякому нравится мнить себя Героем или, на худой конец, его соседом, – но не жителем такой вот безыменной деревеньки; тогда как их, безыменных, отданных на потеху Злу, десятки и сотни, а та, откуда родом Герой, – всего одна. Десятки и сотни, чья участь – безропотно принять смерть от Зла, которому нечего противопоставить: иначе не получится сказки. Я был неправ. Все у нас как раз таки очень по-сказочному складывается, только место наше в этой сказке совсем не там, где хотелось бы…».