Алрой

“Я прибыл раньше назначенного часа. Подожду”, – подумал Джабастер. Сад безлюден, искатели развлечений заполнили кофейни. “Притаюсь под деревом. Бдительность – первая заповедь заговорщика. Я хотел этой встречи, теперь страшусь ее. Сон потерял, в голове сумбур. Пусть то, чему назначено свершиться, свершится поскорей. Кинжалу сему подобает утонуть не в груди Алроя, но в моей. Коль родина и вера стали мелкой ставкой в большой чужой игре, к чему мне жизнь? В серости существовать, ни радости, ни торжества не зная? Однако я забыл Израиль! Покинуть его – что от матери родной отречься! Запутался вконец”.

“Вселенские, Богом вдохновенные надежды мои разбились о твердокаменную мира мелочность. Расколота необъятная душа, пламя страсти ее угасло. Истощился неутомимый мозг, что ставил цели и освещал пути к ним. Все рушится. Я блуждаю в безбрежном море, я – кормчий на судне без руля и парусов!”

“Учение, борьба, война, тревоги, горести – многие годы усердно трудились над моими душою и телом. Уж я не тот Джабастер, что восторженно глядел на звезды кавказские и гадал по ним. Померкла слава жизни моей, и высох ствол ее. Высох, но не сгнил. Ни в мыслях, ни в делах я не забыл Бога своего. И не старик я, коль помню прежнее счастье. Чу! Кто это?”

“Израиля верный друг”.

“Славно, что у Израиля есть верные друзья. Благородный Абидан, взвесив твои суждения, я порешил войти в твой круг. По чести говоря, ты не открыл мне нового, но лишь разбередил давние догадки, от которых я спасался одиночеством. Ужасна стезя твоя, но неизбежного не миновать”.

“Хвала тебе, великий Джабастер! Ты не добавил разочарования моей душе!”

“Говорят, убежденность в праведности дела есть чистой совести залог”.

“Без сомнения”.

“Ты веришь этому?”

“Разумеется!”

“Мы идем на праведное дело?”

“Праведнее не бывает!”

“Я худший из негодяев…” – пробормотал Джабастер.

9.4

Первосвященник и Абидан вошли в дом. Джабастер обратился к собравшимся у Абидана гостям.

“Отважный Шерира, я рад видеть тебя с нами. Без Шериры не решаются дела Израиля. Мы мало знакомы, верный Залмуна, я в этом виноват. Славная пророчица, ты – благословение наше!”

“Друзья, мы знаем задачу сего собрания. Наши недовольство, ропот и желанье перемен достойны похвалы, но требуется дело. Да, мы встретились, чтоб действовать, не споря по-пустому. Цель велика, и тайна ей под стать. Вперед уверимся в единомыслии. Коль есть средь нас таков, кто примирится с рабством Израиля у Исмаила, кто с легким иль с тяжелым сердцем отступится от давешних побед, кто безучастен к оскверненью наших алтарей священных, и, наконец, кто не готов жизнь отдать ради постройки Храма, пусть отправляется на все четыре стороны. Все остаются? Отлично! Как кремень твердо ядро!”

“Мы с тобой, великий Джабастер! Все, все!”

“Не сомневался. Вы – как я, и все мы – как один! Необходимость диктует и соединяет. Каков наш план? Говори, Залмуна.”

“Джабастер, я вижу трудность и не вижу средство одолеть ее. Алрой не покидает дворца, проникнуть внутрь незамеченными никак нельзя. Что скажешь ты, Шерира?”

“Худо воевать с затворником. Страшат не жертвы, но сомнительность успеха”, – сказал Шерира.

“Я готов погибнуть сам, но не смирюсь с погибелью мечты! – воскликнул Абидан, – глянем правде в глаза: открытая война – негодный план. Армия пойдет за командирами, а те верны хозяину. Он – камень преткновения. Убрать его, и встанут под наше знамя полки, коль с полководцами совладаем”.

“Неужто у царя нет повода покинуть крепость, скажем, ради жертвоприношений в честь какой-либо былой победы?” – спросил Первосвященник.

“Боюсь, что нет, Джабастер. Он столь политичен нынче, что присутствием своей царственной персоны не желает освящать торжеств Израиля. А если и захочет – супруга остановит!” – сказал Абидан.

Не позволив растерянности занять место решимости, вперед выступила пророчица Эстер. “Могучие воины, внемлите голосу женщины. Он слаб, но Господь слышит своих избранников. Лишь мне известной тайною тропой я проберусь в дворцовый сад. Завтра, когда луна займет свою небесную обитель, над башнями дворца взовьется пламя. Оно станет сигналом войску Абидана устремиться к дворцовым воротам, якобы на помощь. Испуганная пожаром гвардия не окажет сопротивления. Залмуна, Абидан и Джабастер ринутся в царские покои и сделают то, чего мы все так ждем. Армия верного Шериры пусть окружит дворец. Затем вы, три героя, рыдая, предъявите солдатам окровавленное тело, и Джабастер провозгласит теократию!”

“Воистину, сам Бог говорит твоими устами!” – воскликнул ободренный Абидан.

“Смелый план, – сказал Джабастер, размышляя, – он осуществим вполне”.

“Безопасный план, – сказал Залмуна, – мы не выступим, покуда ни увидим огня”.

“Отличный план”, – сказал Шерира.

“Быть посему. Через сутки вновь соберемся здесь. Всем – доброй ночи”, – заключил Джабастер.

“Доброй ночи. Что нам звезды говорят, Первосвященник?”

“Молчат в тревоге ожиданья”.

“Боже, даруй благодать своему народу!”

“Я верю. Доброй ночи, друзья”.

“Доброй ночи, Джабастер. Ты – оплот наш!”

“Джабастер – оплот Израиля!”

“Удели нам еще минуту, Первосвященник”, – попросил Абидан.