Мой дорогой Старина! Благодарю тебя за твое письмо. К сожалению, в ответ я ничего не могу сообщить такого, что могло бы тебя обрадовать.
Прежде всего твоя просьба в отношении письма к Хуберу. Руди Хубер умер 7 января. Я собиралась навестить его в рождественские праздники, но не смогла этого сделать. По-видимому, уже в декабре, когда он просил меня приехать к нему, он чувствовал себя плохо. Два посвящения в книгах, которые он прислал мне в качестве рождественского подарка, звучали, это я почувствовала только потом, – как прощание. Смерть Руди Хубера на меня сильно подействовала, и нужно признаться, что и сегодня еще я вспоминала о нем с болью. Его последние мысли, жесты и слова принадлежали мне. И если я подумаю о том, чтобы снова начать жить, то я должна была бы жить иначе, чтобы лишь тогда заслужить все то хорошее, что сделал для меня Руди Хубер.
О смерти Руди я сообщила нашему общему другу по спорту и просила его известить об этом тебя. В выполнение этого поручения я также мало верю, как и в выполнение моей второй просьбы через них. Второе поручение было связано с «Вельтвохе». Шумахер беспокоился о тебе. В феврале я два раза была в Швейцарии, и он несколько раз спрашивал о тебе. Он даже предлагал заняться твоим поиском, потому что был уверен, что тебе приходится плохо. Доказательством этому он считал, что последний раз ты дал знать о себе, когда сообщал о том, что нуждаешься в деньгах. «Вы должны меня правильно понять, – говорил мне Шумахер, – не то, что я беспокоюсь о деньгах, а меня тревожит то, что Гернштадт, такой надежный человек, поэтому что-то должно значить, если он о себе не сообщает».
Я как раз и просила нашего друга обо всем этом тебе рассказать с тем, чтобы ты послал Шумахеру какую-нибудь успокаивающую весть. Жаль, что это оказалось невозможным.
С Шумахером ты еще можешь договориться, но вот с Тургауэром это невозможно.