Альтаир

Мне вспомнилась белая пластмассовая роза. Она лежала у меня на столе и ночью светилась бледно-зеленым светом. Поднесешь к лампе, и она засветится ярче, станет голубой, а через час опять побледнеет.

Хотя люминофоры и не моя специальность, но все же я интересовался работами соседней лаборатории, где мои товарищи занимались светящимися красками. В свое время эти составы светились не больше двух часов, разрушались от дождя и солнца. Потом химики использовали сульфиды некоторых элементов и сделали более стойкие краски. Мне показывали образцы тканей, выкрашенных этими сульфидами. Я даже запомнил их цвета и сейчас, глядя на проходящих мимо людей в светящихся костюмах, определял, что же в них светится.

Вот идет улыбающийся и несколько смущенный парень в голубой сияющей рубашке. Не иначе, она выкрашена сульфидом стронция. Человек постарше и посолиднее нарядился в сиреневый костюм (краска из сульфида кальция). Полная девушка в оранжевом платье перебегала дорогу, и мне показалось, что это катится апельсин (краска из сульфида цинка и кадмия).

Желая укрепить свои познания в химии люминофоров, я спросил у Нины, точно ли я определяю цвета.

- Ну какой же я химик? - призналась она. - Помню, что такие составы когда-то были. Но ведь это давно прошедший день. Сейчас открыты другие люминофоры и разработана новая технология окраски.

Да, в самом деле, если я раньше видел плотные, тяжелые ткани театральных декораций, на которых художники рисовали люминесцентными красками, то сейчас я вижу легкие, как шелк, почти прозрачные светящиеся ткани.

Девушки перебегали от витрины к афише, от киоска с мороженым к киоску с цветами, и мне представлялось, что по улице летают разноцветные бабочки в лучах прожектора. Иногда, чтобы ярче светились платья, девушки забегали в светоносный павильон и кружились там под ультрафиолетовыми лампами, чтобы каждая ниточка пропиталась светом.

Уже ни о чем не расспрашивая, дядюшка только вертел головой, чтобы ничего не пропустить в этом празднике света и красок. Наконец, видимо лишь сейчас вспомнив, спросил меня о голубом квадрате:

- Что за таинственный знак?

- Никакой тайны. Это наша марка, которую мы ставим на осветленные или окрашенные поверхности, чтобы потом следить за ними. Иначе же все перепутаешь.

- Значит, никакого волшебства? - спросил он с сомнением. - Работаете, так сказать, для науки? Или вообще просто так - для красоты?

- Для человека, дядюшка.

И может быть, лишь теперь эта простая истина совсем по-иному осветилась в моем сознании. Вопреки извечным законам движения светил я работал над продлением дня, а друзья мои хотели сделать короткой ночь.

Это звучит несколько парадоксально, но, по существу, верно. И цель у нас была общая, и трудились мы не ради отвлеченной науки и даже не во имя красоты, хотя и стремились к тому, чтобы человеку в светлом городе было жить радостно и приятно.

Не так уж трудно прибавить день и высветлить ночь. Но мы искали свой, непроторенный путь. Зачем без устали работающим электростанциям отдавать ночью большую часть своей энергии на освещение улиц, когда стены домов, тротуары, стволы деревьев, афишные щиты и тумбы - все это может быть источниками света?

Сквозь вату облаков и туманов плохо проникают солнечные лучи, но их все равно впитывают стены домов, окрашенных люминофорами. Дома ждут ночи и пока они ничем не примечательны - лишь в сумерки чуть посветлеют, - но зато уже вечером сияют во всю мощь, отдавая улицам накопленные за день солнечные лучи.

Тысячи и тысячи киловатт освобожденной электроэнергии потекут по другим проводам, чтобы больше было станков и машин, золотистого шелка и детских игрушек, чтобы меньше затрачивать на это тяжелого человеческого труда.

Света! Как можно больше света! Друзья считали меня фанатиком, когда сразу же после войны я бросил старую свою профессию и занялся светотехникой. Но я очень мало сделал и завидовал товарищам из лаборатории люминесцентных красок. Счастливые, они работают на будущее!

Я видел это будущее - ярко расцвеченный город - с крыши ленинградского завода поздней осенью сорок первого года. Гудела сирена, над головой слышался задыхающийся астматический рокот вражеского самолета. Потом опять тишина и темнота.

Я прятал в рукаве фонарик с лиловой копиркой под стеклом, тусклый огонек, напоминающий цветок колокольчика, и мне казалось, что ему холодно и что он единственный огонек на земле.

И вот, вглядываясь в ночную пустоту притихшего города, я видел, точно наяву, сияющие улицы, людей в золотистых костюмах. Если бы вы знали, как тогда хотелось света, ослепительного света, чтобы ходить с прищуренными глазами, осторожно, по капельке, впитывая в себя частицы лучистого торжества! Казалось, что свет этот нужен, как воздух, как хлеб, как вода.

А потом свет начали понемногу отпускать, как по карточкам: сначала был всюду лишь темно-синий свет блокадного времени; затем у подъездов и вскоре на улицах робко зажелтели малюсенькие лампочки, прикрытые, будто широкополыми шляпами, огромными железными абажурами. Нет-нет да и взглянет на тебя прямой радостный лучик.