Алтайская повесть

По глухой и сырой тропе вдоль Кологоша Костя и Чечек отправились к водопаду. Ручей часто пересекал тропу, и тогда, сняв тапочки, они вброд переходили по ледяной воде. Березы и лиственницы, разбросанные по склонам, убегали высоко вверх. Среди них, на зеленом бархате трав, ярко белели, словно букеты, большие дудники.

Чем дальше уходила тропа, тем круче становились склоны, сдвигаясь в ущелье. И все выше и гуще поднимались травы над тропой – красноголовый чертополох, синяя луговая герань, медовая кружевная таволга… Костя, оглядываясь, не видел Чечек в этой заросли. Только головки цветов качались там, где она проходила, да слышался звонкий голос вместе с журчаньем ручья.

– Я здесь, Кенскин! Я иду-у-у!

Еще выше поднялась трава. Здесь, на уступах, качались высокие пестрые саранки и кое-где светились яркие желтые огоньки. Ручей становился все бурливее.

Около угрюмой, обнаженной скалы, напоминающей отвесные стены какого-то замка, Костя остановился, подождал Чечек.

Чечек подошла с тапочками в руках и с охапкой цветов:

– Ты что, Кенскин?

Костя поднял руку:

– Чу!.. Слышишь?

Чечек прислушалась:

– Да, слышу. Это водопад шумит.

Водопад был небольшой, но очень красивый. Сильная струя, бьющая прямо из скалы, разливалась по широкому плоскому камню, подернутому зеленью, и оттуда падала прозрачная сверкающими каскадами. Ниже такие же плоские и зеленые камни подхватывали, словно в пригоршни, падающую воду и, не в силах удержать, роняли ее вниз отдельными струями. Эти струи, падая с большой высоты, соединялись внизу и бежали по ущелью гремучим ручьем Кологоша. Водопад звенел и сверкал, он был весь из хрусталя и малахита, весь из блеска и музыки…

– Давай влезем наверх, посмотрим, как вода бьется?

– Давай!

Чечек и Костя живо взобрались на гору, цепляясь за длинную, густую траву. Тут они разглядели, откуда бьет вода – из небольшой круглой пещерки недалеко от вершины. Они уселись около самой воды на мягких, мшистых выступах.

– Кенскин, а здесь рыбы не бывает?

– Не знаю. Не видел.

Костя поглядел вверх, на Чечек, которая сидела на самом высоком выступе:

– Чечек, а почему ты никак не научишься меня как следует называть?

– А как же, Кенскин?

– Ну что это за «Кенскин»? Скажи: Константин. Неужели не выговоришь? Ну, говори «Костя», как все говорят.

– Костя… – повторила Чечек. – Костя, Костя… Слушай, Кенскин, мне так не нравится!

– Ну, зови Константин. Ну: Константин.

– Конн-станн-тиннн-тиннн… Конн-станн-тинн!.. Кенскин, ты слышишь? У тебя имя – как струны! Как струны у Настенькиной гитары: Конн-станн-тинн!.. Тинн!.. Кенскин, правда похоже? Ой, какое у тебя имя хорошее!

Костя не отвечал. Он с улыбкой слушал, как в устах Чечек звучит его имя, и смотрел, как одна маленькая струйка, падая на зеленый камень, разбивается в серебряную пыль. Потом взглянул на солнце и встал:

– Чечек, пора! Тебе надо ехать.

Костя проводил Чечек далеко за Кологош, до самого перевала, где на гребне стоят опаленные молнией лиственницы.

– Якши болсын,[7] Кенскин! До осени, – сказала Чечек.

– До осени, Чечек!

Они помахали друг другу рукой. Костя долго стоял около расщепленного молнией дерева, стоял, пока повозка Чечек не скрылась в чаще. И когда уже скрылась, он все еще стоял и ждал чего-то. И уже издалека до него долетел тоненький голосок:

– Якши болсын!..

Тоненький голосок, неясный и далекий, как эхо…

– До осени-и-и! – крикнул Костя.

Темнеющая долина, заросшая лесом, приняла его голос и не ответила больше.

Вдруг Костя хлопнул ладонью себе по лбу: «Эх, что же это я? Пора кролей кормить! И воды у них было мало… Стою тут, как дурак!»

И он бегом помчался на заимку.

Кто был?

В этот вечер Костя долго не ложился спать. Он сидел у костра с заряженным ружьем, размышляя о том непонятном, что произошло.

В заимке кто-то был. Когда Костя вернулся, проводив Чечек, кроличьи корытца были полны свежей воды и охапка накошенной травы лежала в загоне там, где он ее не клал. Ему вспомнилось, что так уже было… На второй или на третий день после его переселения на заимку ему показалось, что около загона кто-то был: сломана ветка на иве, набросано сено на крыши кроличьих шалашиков. Но тогда он подумал, что, наверно, ветку на иве он сломал сам и не заметил… А сено?.. Ну, может, ветром надуло или кролики натаскали… Кто мог прийти на заимку? Если Костя отлучался, Кобас сторожил загон. А Кобас ни разу не лаял.

А может, и правда ветку на иве сломал он сам? А может, и правда сено надуло ветром?.. Но вот кто налил сегодня воды в корытца?

– Кобас, а ты что молчишь? Ты кого видел здесь?

Кобас постучал хвостом.

– Ты никуда не уходил? Нет?

Кобас, взглянув на него темными ласковыми глазами, еще постучал хвостом.

– Я знаю, ты никуда не уйдешь…

Костя вдруг засмеялся: «Тоже, сижу думаю? Да это, однако, все она управилась! Пока я за лошадью ходил да пока запрягал… Ну конечно же, она… А я-то тоже…»

Все стало просто и ясно. Костя поужинал, покормил Кобаса и, еще раз обойдя загон, улегся спать. Тихо и спокойно прошла ночь. Костя смеялся во сне – Чечек звала его, и его имя звенело, как струны: «Конн-станн-тиннн-тинн…»