Алтарь Барчестерского собора

22 окт. На вечерней службе, во время чтения псалмов со мной приключилось то же, что и в прошлом году. Как и тогда, я положил руку на резную фигурку (правда, не на кошку к которой, признаюсь, с того случая стараюсь не прикасаться) и очень явственно ощутил произошедшую с ней перемену. Разумеется, дело, наверное, не в статуэтке, а во мне самом, в моем состоянии, но, так или иначе, дерево под рукой сделалось мягким и прохладным, словно влажное полотно. Это произошло в тот момент когда хор пел:

Шепот в моем доме сделался еще более назойливым: теперь, чего не замечалось раньше, он, кажется, раздается и в самой моей спальне. Я никогда не считал себя слишком уж нервным человеком, но это раздражает до крайности, чтобы не сказать «пугает». Сегодня ночью по лестнице опять шмыгала кошка: кажется, она сидит там все время. А при нашей кухне, как выяснилось, никакой кошки

15 ноября. И снова приходится отмечать явление, совершенно для меня непонятное. Спал я беспокойно, причем тревожили меня не какие-то видения, а отчетливое ощущение того, будто влажные губы торопливо и настойчиво шепчут что-то мне на ухо. Потом мне, кажется, удалось забыться, но вскоре меня вырвало из сна прикосновение к плечу. Встрепенувшись и открыв глаза, я, к величайшему своему испугу, обнаружил себя стоящим на лестнице, на верхней ступеньке самого нижнего пролета. За окном светила луна, и в ее свете была отчетливо видна сидевшая на второй или третьей ступени огромная кошка. Даже не помню, как я снова оказался в своей постели: мне трудно сказать по этому поводу что-либо вразумительное. Да, ноша моя воистину тяжела (далее следует несколько старательно зачеркнутых строк, из которых мне удалось, да и то не наверняка, разобрать лишь следующее)… но я действовал, исходя из лучших побуждений.

Изучение дальнейших записей отчетливо показало, что, несмотря на всю трезвость и уравновешенность его характера, череда необъяснимых явлений выбила архидиакона из колеи. Не стану приводить здесь сетования и молитвы, появляющиеся в дневнике начиная с декабря, а в дальнейшем встречающиеся все чаще и чаще. Бедалаге становилось все хуже и хуже, однако он упорно держался за свой пост. Не знаю, что мешало ему под предлогом нездоровья уйти на покой и переселиться, скажем, в Бат или Брайтон, но мне кажется, для него это не стало бы выходом. Наверное, для такого человека, как Хэйнз, признание своего бессилия перед обстоятельствами было бы равносильно смерти, и он, полагаю, это чувствовал. Боясь оставаться в одиночестве, архидиакон взял за обычай приглашать в дом гостей, о результатах чего могут свидетельствовать следующие записи: