– Пленить генерала вместе со своим штабом и политотделом, завладеть знаменем и всеми штабными документами – такой триумф врагам и позор нам допустить нельзя, – знали все.
Перед отплытием генерал решил посетить прославленную 315-ю батарею, которой командовал капитан А.М.Стебель. Сколько было потоплено кораблей! Семьдесят классных специалистов батареи сражались на сухопутной обороне, батарея прямой наводкой уничтожала ряды фашистов на рубеже, корректировала огонь прямо с выносных постов оборонительного рубежа. Боеприпасы кончились, капитан Стебель готовил батарею к взрыву, чтобы не досталась врагу. Об этом капитан доложил, когда генерал прибыл на батарею.
– Сегодня ночью, – сказал генерал, – мой штаб вместе с политотделом убывает на Даго, будем там продолжать борьбу за Моонзунд. Вам лично я разрешаю отбыть вместе с нами, оставьте за себя лейтенанта Червакова.
– Разрешите остаться, товарищ генерал, оставить подчинённых я не могу.
Генерал посмотрел в упор на командира батареи, и после некоторой паузы негромко сказал:
– Разрешаю остаться…
Генерал не стал кривить душой, обнадёживать обещаниями прислать плавсредства с Даго, нельзя говорить неправду этому командиру с кристально чистой душой. Уходя, генерал ещё раз пристально посмотрел на Стебеля, зная, что видит его в последний раз. Они простились по русскому обычаю.
В ночь на второе октября три торпедных катера убыли на Даго со штабом БОБРа и политотделом. Четвёртый торпедный катер остался в бухте в распоряжение полковника П.М.Гаврилова, исполняющего обязанности старшего представителя БОБРа. От политотдела старшим представителем остался полковой комиссар М.В.Шкарупо.
Башни взорвать!
«315-я береговая батарея 180-мм башенных орудий, находящаяся на полуострове Церель, заканчивала своё славное существование. Много славных дел записано на её счету при защите острова Эзель. Она была опорой при отражении морских десантов, при охране Ирбенского пролива от вражеских кораблей и даже штабом БОБРа, когда он находился на острове Церель. Все ценности хранились последнее время на этой батарее. Теперь снарядов осталось только на один залп.
В боевой рубке находились командир этой батареи Александр Моисеевич Стебель и военком батареи старший политрук Николай Фёдорович Беляев. На их лицах не было прежнего воодушевления, сидели молча, каждый при своих думах.
– Зря вы не ушли с Елисеевым, – сказал военком.
– Не зря. Вместе пришли мы сюда, вместе батарею строили, вместе воспитывали классных специалистов, сплотили в единую боевую семью, вместе топили вражеские корабли…
После небольшой паузы он добавил:
– Вместе и уйдём отсюда или погибнем.
Он нажал на педаль электрического звонка и объявил боевую тревогу. С центрального поста доложили, что батарея к бою готова, на орудия поданы последние снаряды.
– Раньше срока приготовили батарею, – сказал военком, посмотрев на часы.
Командир был поглощён расчётами, последние снаряды не должны погибнуть даром.
– К бою, по фашистской пехоте! – скомандовал Стебель последний раз. – Батарея залп!
Вздрогнул судорожно командный пункт, и где-то пронеслось эхо взрывной волны. Стебель психологически готовился подать другую команду.
– Башни взорвать! – приказал Стебель, – ничего не должно остаться врагу, это наш последний долг. Дальномер, стереотрубы, всё уничтожить. О выполнении доложить мне лично.
– Есть! – ответил принявший команду краснофлотец Овсянников и побежал на запасной командный пункт.»
Затем Стебель приказал уничтожить все секретные документы, все ценности. На батарее хранились деньги, более пятнадцати миллионов, их тоже приказал сжечь. Кочегарам помогал интендант 2 ранга Фролов, которого генерал Елисеев обязал лично присутствовать и проверить.
В боевую рубку с трудом поднялся командир сорок третьей батареи Василий Георгиевич Букоткин. Его сорок третья 130-мм батарея когда-то стояла на полуострове Кюбассар, первая отражала натиск фашистов при обороне Виртсу, острова Муху, потом он был ранен, его батарея попала в окружение, и вышли из него в живых четырнадцать человек. Ему сообщили, что и эти последние погибли на перешейке. Ранее погибли военком батареи старший политрук Григорий Андреевич Карпенко и комсорг Иван Божко. Сам он едва передвигался на своих израненных ногах.
– Опять сбежал из госпиталя? – спросил его Стебель.
– Сбежал, – ответил Букоткин, – не могу там сидеть без дела.
– Тогда разделяй с нами последнюю и неизвестную участь, – сказал военком Беляев.
Букоткин смотрел на своих боевых товарищей, и ему было спокойнее с ними, в госпитале его мучила мысль, что больше никогда их не встретит. Внимательно посмотрев на Александра Моисеевича, он заметил много перемен, неизменными остались только его голубые глаза и добрая застенчивая улыбка. Всё в нём было от щедрой души, простоты, ума и деловитости.