Алтарь Отечества. Альманах. Том II

На станциях частенько в вагон проникали нищие, которые просили милостыню. Строгая рыжеволосая кондукторша в фуражке одергивала их и пыталась выпроводить, но ничего не помогало. Иногда в вагон забирались мальчики и начинали громко петь военные песни. Особенно мне запомнился один малец, почти такого же возраста, как я, весь оборванный, он пел песню «Прощайте скалистые горы» и пел так одухотворенно, так выразительно, что на меня это произвело огромное впечатление, и я побежал к маме в купе просить, чтобы она дала что-нибудь мальчишке. Денег у нас, конечно, не было, но краюху хлеба этому пацану мне удалось выпросить. А вот «злую» кондукторшу, которая его выгоняла, я в душе невзлюбил.

Наконец, мы приехали в Хабаровск, где должны были сесть в самолёт и лететь на Сахалин к папе! В то время не было рейсов гражданской авиации, соединяющих Хабаровск с аэродромами Сахалина, совсем недавно освобожденными от японцев. Помню, мы долго и послушно ждали посадки на самолёт. Потом, наконец, нам объявили: приготовиться к посадке. Самолёт оказался не гражданским самолётом Аэрофлота, а военным транспортным самолётом «Дуглас» американского производства. Такие самолёты появились у наших ВВС в 1945 году по «лендлизу» – американской союзнической помощи. В военное время он использовался только для перевозки грузов и выброски парашютистов. Для меня это был первый в жизни полёт на воздушном судне, и я с большим любопытством оглядывал обстановку внутри салона (если это можно назвать салоном). В самолёте не было пассажирских кресел, как принято в гражданских судах, а были две длинные скамьи вдоль обоих бортов самолёта во всю длину фюзеляжа, на которые и уселись пассажиры, летевшие с нами.

Я смотрел в иллюминатор, разглядывал уходящий вдаль берег «большой земли», как все называли материковую часть нашей страны, разглядывал Татарский пролив, видел крошечные кораблики. Потом началась «болтанка» – воздушные ямы, и я на время отключился, меня укачало.

Летели мы четыре часа, и вот, наконец, приземлились. Помню, открыли двери самолёта, пассажиры стали выходить. Вокруг светило яркое солнце, зелёная трава под самолётом приятно и гостеприимно расстилалась вокруг. Я вступил на трап и тут увидел смеющееся счастливое лицо отца, ждавшего нас внизу.

Начиналась новая послевоенная жизнь, вроде бы мирная, но отголоски войны ещё долго сопровождали нас и больно ранили…

Февраль 2012 г.

Юрий Алексеевич Тюпин

Автопортрет Тюпина в молодости.

Родился я на замечательной северной реке Пинеге – красивейшей реке русского Севера, как писал о ней мой знаменитый земляк, великий русский писатель Федор Александрович Абрамов.

Детство и юность пришлись на трудное военное и послевоенное, со многими лишениями, но по-своему замечательное и счастливое время. Нелёгкой, но полнокровной, наполненной многовековыми традициями и опытом жизнью, жила тогда северная колхозная деревня. Главным критерием жизни был труд. Труд коллективный, колхозный, практически бесплатный, за трудодни. Трудились все: как взрослые, так и мы, дети. Летом пололи и окучивали картошку свою и колхозную, заготавливали сено и веники для коз и овец.

Май 1945 года. Встреча первого парохода.

С середины июля шла заготовка ягод и грибов на зиму. Любимым трудовым занятием для нас, пацанов, был колхозный сенокос. Здесь вдоволь было верховой езды на лошадях. Колхозные лошади – это отдельная замечательная детская радость деревенской жизни. Зимой специально собирались по вечерам в конюшне, чтобы съездить на речку, напоить любимцев в специальной проруби. Весной отощавших подкармливали, чем могли.

Ещё одна, летняя, радость-это коллективные (по 4–5 человек) походы на рыбалку за 5 километров на лесное озеро с ночёвкой в избушке. Такие рыбацкие избы стояли раньше на каждом более-менее приличном озере. Клёв на озере был отменный. Только забрасывай удочку. Без улова не возвращались.

В школу, начиная с 5-го класса, ходили за 15 километров, на неделю. Каждый понедельник дождливой осенью без плащей и зонтов, насквозь промокшие, приходили в школу, часто на уроках засыпали.