Альтер Эго

Он наблюдал, как они ходили, переговариваясь и показывая руками в перчатках на дом и пристройки, которые тоже горели, и слышал их голоса. Сквозь прореху в кустах — а мама, помнится, ругала садовника за то, что он неаккуратно их постриг — он видел, как волокли связанного отца и бросили к ногам седовласого на усеянную пеплом траву лужайки. Губы разбиты и один сапог потерялся, а белая льняная рубашка измазана кровью и землей. И лицо чёрное от сажи, а по нему две дорожки от слез. А рыцари Ирдиона стояли над ним как ни в чем не бывало. Сапоги со шпорами, белые плащи, бурые понизу от жирной таласской глины, кольчуги, на которых играли блики пожара, мечи и бутыли с жидким ирдионским пламенем. Голова сокола, вышитая на крагах — символ Ордена.

Он запомнил их всех. Каждого…

— Рикард! Рик! Да проснись же ты! Задохнешься!

Кто-то тряс его за плечи, и, вываливаясь из удушающих объятий кошмара, Рикард даже услышал свой собственный судорожный кашель и хрип. Рывком сел на кровати, схватившись рукой за лицо. До сих пор ещё казалось, оно пылает от жара.

— Сон, — лаконично произнес Альбукер, подавая ему кувшин и стакан.

Рикард дышал прерывисто и часто, понимая, что это сон, но запах дыма всё ещё стоял в ноздрях, и, перехватив кувшин, отхлебнул прямо из горлышка, чувствуя, как расслабляется скованное спазмами горло. Выдохнул, наконец, и остальную воду вылил себе на голову.

— Дамочка дожидается внизу.

— Что? Какая дамочка? — прохрипел он, стирая ладонью с лица капли вместе с остатками липкой паутины сновидений.

— Мне почем знать. Сказала — от Найда.

Чёрные глаза Альбукера ничего не отражали. И лицо невозмутимое, мрачное, обычное для старого таврака тоже. Он развернулся и вышел из комнаты. Сегодня он еще оказался многословен, сочувствует, видимо, хотя такое бывает и нечасто.

Кошмар с каждым годом приходил всё реже. Время, видимо, все-таки лечит, хоть Рикард и не верил в это раньше.

Пригладил волосы руками, глянул в зеркало — синие глаза налиты кровью и горят безумием. А пальцы левой руки едва разогнулись — с такой силой он сжимал её в кулак. Потер ладонями щёки, оделся и спустился вниз. В груди саднило.

Демоны Ашша принесли с утра какую-то бабу!

Услышав его шаги, дамочка зарыдала. И он понял, зачем она здесь. Либо нужно кого-то убить, либо кто-то хочет убить её, ну или её сына, дочь, племянника, племянницу, любовника, любовницу — неважно. Они почти всегда рыдают. И их сыновья всегда невиновны. Или они сами невиновны в том, что кто-то хочет убить их. Вот что бы они ни сделали, а невиновны. Или те, кого хотят убить они, само собой, виновны. Причем, без суда.

Да ему какое дело? Ему плевать. А вот Альбукер, зараза, зачем-то пустил её прямо в гостиную. Хоть бы чаю ей налил, что ли, или вина. Всё бы обошлось без слёз.

Рикард терпеть не мог женских истерик.

Но Альбукер, как обычно, прятался или в своей каморке за лестницей, или на кухне с кальяном полным какой-то одной ему известной дряни, от которой режет глаза и хочется кашлять и весь дом пропах дерьмом. Но что поделать, зато он служит бесплатно, не крутится под ногами и вопросов никогда не задает. А еще — не болтает.

Женщина плакала. Не сказать, чтобы рыдала, скорее плач её был театральным, тренированным годами жизни с нелюбимым мужем и от этого еще более противным. Она прикладывала батистовый платочек с монограммой попеременно то к одному глазу, то к другому, и вздыхала так, словно вся тяжесть мира лежала на её плечах. Но платье на ней было новым, из синего маслянистого шелка, а сумочка, из бежевой кожи с золотой вышивкой, стоила не меньше пяти тысяч ланей. Дама была состоятельной. И немолодой. Да и не то, чтобы старой — скорее усталой, но следившей за собой, и поэтому возраст её был неопределенным.

Значит, все-таки дуэль. Любовник и муж? Вряд ли. Скорее, любимый сын набирается первого опыта поруганной чести.