Альтер эво

Раньше, когда у Майи на душе было паршиво, она шла к Степану. Было необязательно что-то ему рассказывать. Рядом с братом просто становилось легче. Неважно, о чем они разговаривали; да хоть бы и вовсе молчали, это было еще даже лучше, со Степаном молчать было классно, так уютно.

Теперь, когда от визитов к Степану делалось еще паршивее, она… ну, все равно ехала к нему, потому как никого другого-то нет.

За вчерашний день она четыре раза звонила в ганшеринг и вешала трубку. Что она еще может сделать?

Она заказывает в магазинчике на углу пару герметично закрытых пачек печенья и несколько баночек неоново-зеленой ньюка-колы – любимой с детства, со вкусом чили-фейхоа, избыточно газированной, – и, спустившись, вводит код в автомате выдачи, который открывает соответствующую ячейку. К тому времени как раз подъезжает «Фикс». Садясь, Майя невольно вспоминает слова вороны Марка про личный автотранспорт. Чушь вот эту вот. Да не так-то у них и много личного транспорта. Только очень здоровые и везучие люди – те, у кого четыре, пять кредитных направлений, – могут себе позволить одно из них пустить на машину. В молле машина, понятное дело, не нужна, и ее приходится держать на площадках у гейтов – или ездить на природу, или выпендриваться. А таких, кто вообще выезжает за пределы молла, не так-то и много. Что там делать, на этой природе-то?

В твоем мире вообще только очень здоровые и очень везучие что-то могут. Либо совершенно отбитые. Остальные – то есть почти все – всегда выберут здоровье-детей-недвижимость: жить-то как-то надо. Хреновый мир, если честно. Сделать бы с ним что-нибудь. Как считаешь?

В голове в очередной раз включается долбаное радио – твою мать, она же каленым железом выжгла любое упоминание о докторе Экове из всех своих аккаунтов и подписок, а он, зараза, продолжает то и дело бубнить что-то ей в ухо. Майя на ходу лезет в кармашек сумки, где с некоторых пор носит мягкое успокоительное на основе целебных трав. Глотает разом четыре капсулы.

Сегодня Степан выглядит хуже. Ему разрешают гулять во дворе, в скверике с фонтаном, и они с Майей идут туда, хотя «гулять» – громковато сказано в отношении участка размером с четвертушку футбольного поля.

– Ты расстроена, – замечает Степан. – Чем?

Майя снова опешивает от этого внезапного и – ей кажется, – незаслуженного даже интереса. Трудно забыть, что еще полгода назад брата не интересовало ничего. Ни она, ни кто-то другой, ни еда, ни личная гигиена, ни то, будет ли у него завтра крыша над головой – вообще никакое «завтра», ничего. За одним исключением. Килограммов на десять меньше он тогда весил. А волосы превратились в войлок, в клинике их пришлось сбрить.

– Я видела… одного человека, – начинает Майя, еще не понимая, хочет она рассказать про Давида, про мутанта Эль Греко или все-таки про ворону Марка. – Он сказал мне, что наш мир… Эм. В любую минуту закончится, или типа того.

«Ну ты и дура, Майя, какая же идиотка, нашла, о чем – нет, именно ему тебе надо было такое ляпнуть, ведь говорили же, ничего тревожного, никаких депрессивных тем…»

Степан смотрит на нее и вдруг улыбается – почему-то так ласково, что у Майи щемит сердце.

– Ну конечно, – говорит он. – В любую минуту. Я тоже это видел… Но ты не бойся – в этом нет ничего страшного.

– Ничего страшного? – тупо повторяет Майя.

– Нет. – Степан как-то странно воодушевляется, берет ее за плечи, разворачивает к себе. – На самом деле я рад. Рад, что ты знаешь.

– Почему?

– Тебе так будет легче добиться того, чего ты хочешь. И ты добьешься. – Степан настойчиво глядит ей в глаза, на лице у него – смесь волнения и какой-то странной печали.

– Так а зачем вообще чего-то добиваться, если… ну… – Майе не хочется произносить вслух такое небездепрессивное словосочетание, как «конец света», но Степан и без того понимает и взволнованно стискивает ее плечи, как будто ему крайне важно донести свою мысль:

– Нет-нет, все как раз наоборот. Ты перестаешь бояться быть смешной, перестаешь бояться вообще… Но это чувство, оно очень быстро уходит. Может, мы так устроены, чтобы забывать о том, что умрем: просто нельзя долго держать такое в голове – забываешь и все продолжаешь по новой – расходуешь время, расходуешь…

Степан резко отворачивается и смотрит на ярко-желтые березы. Прорвавшийся сквозь облака луч падает на деревья и заставляет их полыхать, отбрасывая на серую сталепластовую стену янтарный отсвет.

– Но от такого уже не отмахнешься, – продолжает брат, немного успокоившись. – Ведь да? Конец мира. Конец всего вокруг. Теперь ты не забудешь. Теперь ты сможешь послать всех к черту и сделать то, что должна сделать. Да?

Майя отчасти напугана этим внезапным всплеском возбуждения, отчасти растеряна и отчасти еще немного зла, хотя последнее чувство изо всех сил старается в себе задавить:

– Да какой толк-то в этом тогда?