Альтераты. Соль

Здесь должна начаться вокальная партия. Партия, текста к которой у них еще не было.

Слайдер вел свою партию, покачивая головой и проговаривая слова в уме: «Тридцать три один тринадцать. Тридцать три один семерка».

В наушниках лилась музыка: густой, насыщенный звук бас-гитары давил битами, тоскливо стонала, будто вытягивала жилы, акустика.

Сквозь водопад звуковой завесы прорывался женский голос. Слайдер оглянулся на Гейшу: девушка работала запястьем, точно выдерживая ритм, не перетягивая звук на себя. Предплечья расслаблены, готовы для перехода на скоростную игру в рефрене. Рот закрыт. И она не пела.

Между тем, Слайдер разобрал отчетливое:

— Я словно призрак, тону в тиши,
Но все унёс ты, и ты вышел из игры.

— Стоп! — звукарь Орлова сложил крестом руки над головой, внезапно остановил запись. — Вы чё гоните? На черта Скрабблин микрофон включили?

Скат и Слайдер переглянулись. Мих-Мих запрокинул голову, заржал тихо в потолок и звучно треснул себя по лбу.

— Ты ничего нового не курил? — поинтересовался Скат и прищурился, с подозрением уставившись на звукаря.

Тот порывисто встал, распахнул дверь «аквариума». Прошел к пустующей стойке микрофона. Проверил.

Четверка смотрела на него с удивлением, в глазах приглашенного клавишника читалась издевка. Звукарь, обнаружив, что микрофон вокалистки вне сети, озадаченно задумался. Повернулся к Скату:

— Я точно слышал звуковую дорожку. Голос. И микшер его поймал, — он растерянно поправил кольцо-печатку на безымянном пальце.

Слайдер покосился на ребят:

— Я тоже слышал. Я думал — Гейша в ударе, балуется…

— Офигел, что ли? — запротестовала девушка. — Я не пела!

— Ну, я глянул на всякий случай. Смотрю — не ты.

Девушка фыркнула, скрестила руки на груди. Барабанные палочки воинственно уставились на парней. Слайдер с сомнением посмотрел на звукорежиссера, перевел взгляд на Ската:

— Я уверен, это был голос Скраббл. Я разобрал слова. Померкнет отблеск зари, погаснут свечи, остынут. Все слова твои давно пусты, они мертвы, забыты. Я словно призрак, тону в тиши, но все унёс ты, и ты вышел из игры.

Скат схватил со стойки блокнот, набросал карандашом текст.

— А че, парни, неплохо… Скраббл нам телеграфирует.

Ребята захохотали.

— Ребята. А если с ней что-то случилось?

Встревоженный голос Гейши повис над головами, запутался в ячейках черного поролона студии.

4

Из приоткрытого окна в кабинет врывался шум проспекта, влетали мелкие хлопья тополиного пуха. Что-то рано зацвел тополь в этом году. Тревожное чувство мешало работать. Надежда невидящим взглядом уставилась в монитор, периодически перемещая курсор на полосе прокрутки. От этого текст отчета мелькал вверх и вниз, имитируя кропотливую работу. На самом деле женщина давно не понимала ни строчки. Анютка не выходила на связь. Доехали нормально, сообщила. Разместились. И все, пропала. Ольга понимала, что дочь выросла, и у нее своя личная жизнь. И еще — что контролировать ее в этом возрасте уже бесполезно. И опасно — вообще перестанет делиться своими проблемами.

Поэтому тревожилась, но сама не звонила. Ждала.

К вечеру третьего дня нахождения дочери в экспедиции пробралась холодной змеей мысль: а что, если Анютка не звонит, потому что он все рассказал. От этой мысли внутренности скрутило в тугой узел.

«Он не посмеет». «Столько лет прошло». «Зачем ему это?» Она беспомощно перебирала в голове варианты ответов, и в каждом выходило, что все плохо.

Если рассказал, то все всегда будет плохо. Всегда.

Руки потянулись к мобильному. Активировала список контактов, указательный палец замер над строчкой с именем «Олег». Нерешительно нажала на него, на экране замерла стандартная иконка, одиннадцать цифр и кружок с зеленой кнопкой вызова. Надежда медлила, приложила холодный аппарат ко лбу, с силой надавила на переносицу, изгоняя из головы тревогу, словно демона.

Телефон вздрогнул и простонал рингтоном «Sweet Dreams» Marylin Manson — дочь поставила перед отъездом. Женщина посмотрела на оживший экран: неизвестный номер.

— Алло, — равнодушно отозвалась, снова слепо уставившись в текст на мониторе.

— Надежда Скворцова?

Она сжалась: уже тринадцать лет к ней так не обращались.

— Уже тринадцать лет как Ильина, — холодно ответила она. — Что вам угодно?

— Мое имя Андрис Страуме, я врач-психиатр, наблюдаю сейчас вашу дочь, Анну, — молодой голос с мягким прибалтийским акцентом. Надежда почувствовала, как к голове прибывает кровь. Лицу стало жарко, на лбу выступила испарина.

— В каком смысле наблюдаете?

— В том смысле, что она моя пациентка. Надежда… простите, я не знаю вашего отчества.

— Ивановна. Так что там с моей дочерью?

— Надежда Ивановна, Анна находится в закрытом пансионате. Предварительный диагноз, который я пока могу озвучить, диссоциативное расстройство идентичности. Ее преследуют голоса, пугающие образы. Она жалуется на то, что не видит собственного отражения. А иногда видит в отражении другого человека. Свидетели отмечают, что она заговаривалась, бредила на незнакомом ей языке.