Альтераты. Соль

Порыв ветра, и новая страница прошлой, забытой жизни. Долгожданная весточка от того, которого спасла, вымолила у самой смерти.

— Не ходи, госпожа, — хмурый воин сжимал меч, смотрел пасмурно, обреченно.

Не поверила. Ведь он не обманет, не предаст. Нырнула с головой в безумие.

Конский топот. «Бежим!» Ясный взгляд стал насмешливо-едким. Губы милые скривились презрительно, бросили зло, как пощечину дали: «Ведьма».

Сердце умерло уже тогда, покрылось тонкой коркой льда. Она еще бежала, спасаясь, но уже не знала, зачем. Там, на гребне холма, пал воин с хмурым лицом. И многие другие. За нее. Из-за нее.

Как лань загнали к обрыву. Та, что мыслями его владела. Та, что сегодня взяла в руки пистолет.

Холодный взгляд. Пощады не будет. Плети свист, изорванные колени, на запястьях сомкнулись оковы. Он склонился над ней, дрожащей, почти уничтоженной. Пальцы коснулись нежно, стерли застывшую кровь. Тонкая, как свечной дымок, надежда на милосердие.

В рыжем свете вечерней зари мелькнул ключ от оков. Сломанный зубец, витое ушко.

Своими руками замкнул. Своими руками предал. И отдал на суд палачей.

Ее, Анну, хотя от нее ничего не осталось. Ее, Марью-волхву, хотя она забыта в веках. Ее, царицу мертвых Морену, которая ждала тысячу лет.

Скраббл шагнула к Андрису. Перед глазами — не он, но тот, кем он был тысячу лет назад, о ком грезила, за кем готова была пойти хоть на край света в той, другой жизни. А отправилась на плаху. Когда ночью, израненную, полуживую, с обожжёнными в пытках ногами, он запер ее в клетке, как дикого зверя, погрузил в душный, прогорклый трюм. Чтобы порадовать молодого императора расправой над ведьмой, язычницей, еретичкой.

«Будь ты проклят», — выплюнула она тогда.

— Ну, здравствуй, княжич, — прошептала с улыбкой сейчас.

Ветер набирал силу. Черным крылом древнего проклятия окутал он три фигуры, вновь встретившиеся спустя тысячу лет. Плотный туман ложился им на плечи.

Карина затихла, оглядываясь. Теперь, в рваных сумерках, она тоже видела прозрачные тени, окружившие ее. Видела и, узнавая, дрожала.

Анна распрямилась. Лицо ее преобразилось, плечи расправились.

— Этого не может быть, — прошептал Андрис. В светлых глазах плескалось недоумение.

Она присела на корточки. Так, чтобы видеть его лицо.

— Узна-ал, княжич, — кривая усмешка скользнула по губам. — Долго же я тебя искала. Тысячу лет искала.

Куда делась та неопытная ершистая девчонка? Он не находил ее. Тяжело вырываясь из-под невидимой руки, он рванул вверх по склону. Плотная тень скользнула, догнала и прижала к сырым камням, взметнулась рука, а в ней — короткий меч с витой рукоятью.

— Наяда, не смей! Он мой! — тень остановилась.

Андрис зацепился за траву, упал навзничь. Прижав руки к груди, смотрел исподлобья с лютой ненавистью. Совсем как тогда, когда бросил в лицо: «Ведьма». Прошипел:

— Узнал! Еще там, в «Робкой звезде». Глазищи твои ведьмовские не забудешь. Вымораживают насквозь, — он попробовал встать. Дорогой светлый костюм испачкан и измят. Волосы напитались туманом, осели тонкими змеями. Блуждающий взгляд мазнул по фигуре Анны, проявившимся из тумана воинам: теперь он тоже их видел. — Ишь, понагнала свою мертвечину.

— Не бойся, я свою дружину такой собакой, как ты, не оскверню. Только ты и я.

Она подошла ближе. Грудь вздымалась медленно, усилием сдерживая гнев.

Скворцов замер на склоне. Он прижимал к себе притихшую Светлану и прислушивался к разговору на древнем, почти не сохранившемся языке и понимал лишь отдельные фразы. Откуда его дочь знает этот язык — не понимал. Аня изменилась. Будто выше ростом стала. Горделивая осанка, дерзкий поворот головы. Этот диковинный прием, поваливший к ее ногам здорового мужчину. В плотном тумане ее обвивали тонкие, призрачно-прозрачные волосы. Абсолютно седые. Скворцов прошептал в туман:

— Аня!