Он подошел к телефону и набрал номер Штирлица. По-прежнему никто не отвечал.
«Послушайте теперь мой разговор с консульством, — зло подумал Везич. — Это заставит вас поразмыслить, прежде чем решиться забрать меня».
— Простите, что господин Штирлиц, еще не вернулся?
— Кто его просит?
— Полковник Везич.
— Мы ждем его, господин полковник, — ответили на другом конце провода заискивающим голосом. — Он скоро вернется.
— Я перезвоню, — сказал Везич, — оставьте Штирлицу мой телефон; если он вернется скоро, я буду у себя в кабинете: 12–62.
(О звонке Везича было немедленно доложено генеральному консулу Фрейндту и оберштурмбанфюреру Фохту. Они переглянулись, одновременно вспомнив слова Веезенмайера: «Все наши наиболее явные контакты порвите; компрометирующие изолируйте».)
А затем Везич поступил так, как должен был и мог поступить человек отчаянной храбрости, — он пошел в картотеку «политических», в сектор, занимавшийся коммунистами, и рассеянно, закурив сигарету, попросил:
— Дайте-ка мне материал на наших «москвичей». Адреса, конспиративные квартиры, запасные явки…
— Господин полковник, — ответил старый, преисполненный к нему уважения капитан Драгович, — все эти материалы затребовал подполковник Шошич. Еще вчера утром.
…Шошич встретил Везича радостно, усадил в кресло и сразу же предложил выпить:
— Мне сегодня привезли далматинскую ракию из смоковницы, просто прелесть.
— Спасибо, с удовольствием выпью.
— Что это вас не видно в наших палестинах?
— Я был в Белграде.
— Ну и как? Помогло? — спросил Шошич. — Или, наоборот, все испортило?
— И помогло и испортило.
— Разве так бывает?
— Только так и бывает. Все двуедино в нашем мире, все двуедино.
— Еще рюмку?
— С удовольствием.
— Какие-нибудь новости из Белграда привезли?
— Привез. Только рассказывать о них погожу. Дня три-четыре.
— Ах, вот как…
— Именно так. Кто у меня сейф, кстати, разворотил?
— Мы.
— Почему?
— Потому что вы исчезли, а генерал приказал всю секретную документацию сконцентрировать в одном месте. Не у вас одного взломали сейф. У майора Пришича нам пришлось провести точно такую же операцию.
— Мне нужны материалы на коминтерновцев. В картотеке сказали, что они у вас.
— Они у генерала. Я же объяснил. Они все сконцентрированы в одном месте.
Везич спросил:
— Чтобы сподручнее было передать?
— Кому? — поинтересовался Шошич.
— Представителям власти.
— Какой?
— Разве власть имеет определение? Власть — это власть, дорогой Шошич. Или нет?
— Власть — это власть, — повторил тот задумчиво и неожиданно спросил: — Вы сговорились?
— С кем?
— Сговариваются, как правило, с другой стороной. С контрагентом.
— У меня много контрагентов. С каким именно? Вообще-то я умею сговариваться. Так уж у меня выходит, что я в конце концов сговариваюсь, особенно если обстоятельства сильнее меня.
— Напишите рапорт генералу, объясните, чем вызвана необходимость срочного знакомства с картотекой на коминтерновцев, и, я думаю, он даст указание…
— Как вы понимаете, судьбой коминтерновцев, которых взяли, и тех, кого должны взять, интересуюсь не только один я, — сказал Везич.
— Верно. Их судьбой мы интересуемся в такой же мере, как и вы. Только те, которые уже взяты, прошли мимо нас. Это делает нынешняя власть.
— Через «градску стражу»?
— Да. И через «селячку», и через «градску»…
— Но, значит, это выгоднее усташам, чем нам с вами. Вы же знаете, что в «селячкой страже» мало интеллигентных людей.
— Знаю. Но, повторяю, это случилось вне и помимо нас.
— Я хочу, чтобы вы меня верно поняли: арестованные интеллектуалы из Коминтерна должны представлять объект игры, а не пыток. Боюсь, что наши конкуренты из «селячкой стражи» не смогут понять разницы между этими — столь диаметральными — аспектами проблемы.